Господин Великий Новгород. Державный Плотник (сборник). Даниил Лукич Мордовцев

на нем кровью представились ему какою-то страшною долбнею, чем-то отдельным от птицы, самодействующим… Это была в самом деле долбня с долотом и с глазами… Глазастая долбня глядела куда-то, не обращая на него внимания, и как бы думала о чем-то… И ему чудилось, как вот эта страшная голова с клювом выдалбливала человеческие глаза из-под черных бровей. А если это были глаза новгородцев, новгородские молодецкие брови?.. Ведь ему, ворону, все равно, чьи бы ни были те глаза и брови. А если он бродил по новгородской крови? Да не он один, а вон их сколько, этих вещих птиц, поналетело в Новгород…

      – Ково клевал? Сказывай… а?

      Старик оперся на перила и стал напряженно глядеть на полдень, где небо становилось все бледнее и бледнее. Ничего не видать! Только птица продолжала лететь от Ильменя, с той стороны, куда направились вчера новгородские рати.

      Неужели была уже битва? И неужели это с кровавого поля летит птица?.. Так кто же одолел? В чьей крови так забродился ворон?

      Старик перекрестился, взглянул на небо, на колокол, на ворона…

      – Святая София! Заступи град твой… Не дай колокольца твово в обиду!

      Торопливыми шагами он стал спускаться с колокольни, бормоча что-то и покачивая головой.

      Заперев колокольню и сойдя с вечевого помоста, он пошел по направлению к Неревском концу. Попадавшиеся ему изредка на пути бабы, гнавшие коров или несшие ведра с водою из Волхова, кланялись старику приветливо, а иная приговаривала: «Путь-дороженька гладкая, Корнилушко батюшко, звонарик вечной»…

      Старик вышел на Побережье, остановился, глянул вверх по Волхову и тоскливо покачал головой:

      – Ах, воронок-воронок… и где он покровянился?..

      Встречавшиеся ему на пути бабы замечали, что звонарь был какой-то чудной, все как бы с кем-то разговаривал, хотя с ним никого не было…

      На Побережье он опять заметил старую кудесницу, которая шла берегом Волхова, видимо торопясь к своим каменоломням. Он вспомнил, что видывал ее когда-то, еще при жизни старого посадника Исаака Борецкого, у его жены Марфы… Зачем она тогда ходила к ней?..

      – Темное дело… темное! Ах, ворон, ворон…

      Между Разважею и Борковою улицами старик поравнялся с «чюдным» домом Борецких, перешел через улицу и сел на каменной ступеньке крыльца этого дома, чтоб передохнуть. Вечер был ясный, тихий, и окна дома были открыты. Из дому слышались голоса. Старик прислушался и явственно различил голос самой посадницы и даже слова, которые она говорила.

      – Так рцы добре знаешь? – спрашивала кого-то Марфа.

      – Добре, баба, – отвечал детский голосок, в котором звонарь тотчас же узнал голос Марфиного внучка.

      – А каки слова на рцы знаешь? – снова последовал вопрос.

      – Риза, баба.

      – Риза. А еще, а?..

      – Запамятовал, баба.

      – То-то, дурачок, – запамятовал… Все купаешься с смердятами – все уроки и прокупал! Еще утонешь…

      – Я, баба, не утону – я плаваю.

      – Добро-ста!.. А каки еще слова на рцы?

      – Риза… вода…

      – Вода!.. Ах ты, тетеря!.. Розгою бы тебя за воду… – А рыба?..

      – Ах,