У подножия вулкана. Малькольм Лаури

до его отъезда.

      – Стало быть, он уже не живет у тебя.

      Консул рассмеялся и сразу закашлялся от смеха.

      – Живет до сих пор! Уж будь спокойна… Веришь ли, он так усиленно старался меня спасти, что я чуть было не сыграл в ящик. Короче говоря, он решил «довести дело до конца». Неужели ты сама не видишь, до чего он меня довел? Неужели не чувствуешь, что он приложил тут свою мужественную руку? Раздобыл какой-то зверский препарат стрихнина, который буквально чуть не довел меня до могилы. И все же… – Ноги у консула вдруг начали заплетаться, но длилось это всего одно мгновение. – Все же надо прямо сказать, лучше бы он остался здесь, чем разыгрывать из себя Теодора Уоттса Дантона. А из меня делать Суинберна. – Консул сбил еще одну маковую головку. Безответного Суинберна. Когда он отдыхал на ранчо, запахло сенсацией, и он помчался сюда, как бык, которому показали красную тряпку. Разве я не рассказывал тебе об этом?.. Потому-то он – неужто я не говорил? – и отбыл в Мехико.

      Они долго молчали, а потом Ивонна сказала так тихо, что едва слышала собственный голос:

      – Что ж, значит, мы сможем немного побыть наедине, правда?

      – ¿Quién sabe?[82]

      – Но ты же говоришь, он сейчас в Мехико, – поспешно продолжала она.

      – Так ведь ему недолго покончить с делом… быть может, он уже дома. Во всяком случае, я думаю, он сегодня вернется, Говорит, что «жаждет действия». – Трудно было понять, шутит консул или говорит серьезно, но он добавил, как казалось, не без сочувствия: – И бог весть, до чего доведет его этот романтический порыв.

      – А теперь, – спросила вдруг Ивонна, собравшись с духом, – он как к тебе относится?

      – В общем, по-прежнему, разница пустяковая, да и не было времени ее обнаружить, но я вот что хотел сказать, – продолжал консул хрипловатым голосом, – те суровые времена, какие переживали мы с Ляруэлем, кончились после спасительного пришествия Хью. – Он брел как слепой, ощупывая тростью дорогу, отчего в пыли оставались мелкие лунки. – Вообще-то доставалось главным образом мне, ведь у Жака слабый желудок, и после третьей рюмки его мутит, после четвертой он начинает разыгрывать из себя доброго самаритянина, а после пятой – того же самого Теодора Уоттса Дантона… Поэтому я оценил, если можно так выразиться, иную квалификацию. И оценил настолько, что, пожалуй, буду искренне благодарен от лица Хью, если ты ничего не скажешь ему…

      – Ох…

      Консул кашлянул.

      – Я, конечно, не пил лишнего без него, да и сейчас трезв как стеклышко, ты же видишь.

      – Да, в самом деле.

      Она улыбнулась своим лихорадочным мыслям, которые унесли ее далеко назад, за тысячу миль отсюда. Но в то же время она шла рядом с ним, медленно, не спеша. И подобно тому как альпинист с опасной высоты глядит еще выше, на сосны, растущие над бездной, и ободряет себя: «Пускай подо мною пропасть, было бы гораздо страшней, очутись я вон там, на верхушке одной из тех сосен!» – она сознательным усилием воли отрешилась от действительности; она отринула воспоминания, или, верней,

82

Как знать? (исп.)