Разин Степан. Том 2. Алексей Чапыгин

Скажи атаману, как я принял вас. Пусть отпустит дочь Абдуллаха, или я отвезу его в железной клетке к царю московитов. Бойся по дороге обидеть людей, или с тобой будет то же, что стало с тем.

      Голова с седой косой военачальника гилянского хана низко склонилась:

      – Непобедимый отец Персии, вели сказать мне.

      – Говори!

      – Не надо отпустить живым этого посланца: он, я по глазам его узнаю, – древний вождь грабителей, имя его «Нечаии», его именем идут они в бой…

      – Того не знаю я, Али! Он вел себя как подобает. Мое слово сказано – отпустить! А вот если хочешь быть наместником Гиляна – тебе я даю право глядеть, как будут строить флот. Вербуй войско и уничтожь или изгони козаков из Персии.

      Толмач опасливо и тихо перевел слова шаха Серебрякову.

      – Чашм, солнце Ирана!

      – Нече делать – идти надо, парень!

      От фонтана толпа медленно шла на шахов майдан; в толпе шел рыжий, желтея атласом, пряча под пазухой бархатную мурмолку, чтоб не выгорала. Лицо предателя было весело, глаза шмыгали.

      Он, подвернувшись с левой руки к Серебрякову, крикнул:

      – Счастливы воры! Мекал я, величество всех решит!

      – Кабы пистоль, я б те дал гостинца, да, вишь, и саблю не вернули, – громко ответил есаул.

      – Толмач, поучи черта персицкому, пущай уразумеет, что сказал шах: «За обиду – смерть!»

      Шутил, удаляясь, рыжий:

      – «Эх, Гаврюха, ловко сказал, лучше посольской грамоты!..»

      Скоро идти в толпе было трудно. Подьячий шел в oтдалении, но в виду у казаков. Справа из толпы к Серебрякову пробрался бородатый курносый перс, шепнул:

      – Обнощика спустили! Стыдно, козаки!

      – Да, сотона! От руки увернулся, пистоля нет.

      – А ну, на счастье от Акима Митрева дьяка – вот! Заправлен! – Курносый из-под полы плаща сунул Серебрякову турецкий пистолет с дорогой насечкой.

      – Вот те спасибо! Земляк ты?

      – С Волги я – дьяк был! Прячь под полой!

      – То знаю!

      Бывший дьяк исчез в толпе. Серебряков, держа пистолет в кармане синего балахона, плечом отжимал людей, незаметно придвигаясь к подьячему. Рыжий был недалеко. Не целясь, есаул сверкнул оружием, толпа раздалась вправо и влево.

      – Прими-ко за Петру!

      Рыжий ахнул, осел, роняя голову, сквозь кровь, идущую ртом, булькнул:

      – Дья… дья… дья… – сунулся вниз, договорил: – Дьяк!..

      Из толпы кинулись к рыжему. Серебряков придвинулся, взглянул:

      – Несчастный день пал! Да, вишь, собаку убил, как надо.

      – Иа, Иван! Иншалла… Дадут нас гепардам, боися я…

      – Дело пропало, Петру кончили, – я, парень, никакой смерти не боюсь.

      Серебрякова с толмачом беки привели к шаху. Кто-то притащил рыжего. Он лежал на кровавом песке, откуда только что убрали Мокеева. Серебряков бросил пистолет:

      – Хорош, да ненадобен боле!

      – Тот, седые усы, убил!

      Шах сидел спокойный, но подозрительный. Военачальник гилянского хана сказал:

      – Теперь,