Колдун с острова смерти. Елена Арсеньева

ветер, опять замелькал город внизу… кажется, проспект Гагарина, справа парк Швейцария, вот Мыза с развилкой трамвайных путей, потом поворот в глубь какого-то микрорайона, резкое снижение к приоткрытой балконной двери… и порыв сквозняка вносит лоскут внутрь.

      Саша не мог понять, то ли он летит вместе с лоскутом, то ли идет по светлому линолеуму, не касаясь, впрочем, его ногами, неспешно направляясь к дивану, на котором лежал безмерно исхудалый парень с наголо обритой головой и глазами, так глубоко провалившимися в глазницы, что они казались двумя черными пятнами. Лицо его было искажено страданием.

      – Кто это там? – встревоженно спросил парень, и провалы его глаз обратились к Саше. – Колян?! Ты?.. Не может быть… Но ведь ты же… я же сам твой гроб в Нижний привез из Дагестана, на твоих похоронах был…

      Он задохнулся, схватился за горло и закашлялся.

      – Ты остался таким же, каким был там, в горах, когда меня собой закрыл и мою пулю себе в сердце принял, – бормотал парень, комкая простыню на груди. – Ты меня тогда спас, Колян, а для чего? Лучше бы ты жив остался, а я бы погиб. Раз – и нет меня, и не будет меня заживо рак пожирать. Знаешь, сколько раз я тебя вспоминал, все думал: ну какой же смысл был в твоей смерти? Может быть, если бы ты выжил, ты жил бы счастливо, а я… а я мучился все эти два года. Знал бы ты, Колян, как я намучился! Вспоминаю вас всех, всех ребят из нашего взвода, кто в бою с той бандой полег, и каждому завидую: тебе, Вадьке Скобликову, Димке Кравченко, и старлею нашему завидую… А от меня, от Гошки Панова, которого вы Энерджайзером звали, остался живой труп. Ему давно в могилу пора, но никак он туда лечь не может.

      Гошка Панов смотрел на Сашу, и в темных провалах его глаз что-то поблескивало.

      «Это слезы, – понял Саша. – Он плачет! Как же он намучился, бедняга…»

      – Колян, – вдруг слабо улыбнулся Гошка Панов, – я понял! Ты пришел меня спасти, да? Как тогда, в Дагестане? Колян, спаси меня от этих мучений! Забери меня с собой! Ты меня заберешь – и я снова буду с вами! Со всеми нашими ребятами!

      Голос его вдруг прервался, губы приоткрылись, рука, нервно комкавшая простыню, соскользнула с кровати и повисла.

      Сашка смотрел, смотрел на него… И вдруг понял: Гошка Панов уже ничего не видит. Он умер!

      Тотчас Саша ощутил, что ноги отрываются от земли, будто какая-то сила подхватывает его, выносит из комнаты, поднимается ввысь, стремительно летит, взрезая воздух крыльями, над городом, снижается над парком – и неожиданно бросает вниз!

      …Саша открыл глаза и обнаружил, что лежит на дорожке в парке Кулибина.

      Вскочил, огляделся.

      Он шел за блинчиками с творогом. Это помнил, но только это. А потом? Что было потом?

      Слабо соображая, поднялся, побрел домой. Ни в какой магазин больше не хотелось, о еде и думать было тошно: желудок к горлу подпирало, как будто укачало на какой-нибудь бешеной карусели.

      Какая-то жуть клубилась в воспоминаниях, но стоило сосредоточиться, как острой болью простреливало виски.