Страна отношений. Записки неугомонного. Рунов Владимир Викторович

Храпоидол.

      – Не дай Бог, с таким в лесу встретиться! – весело жужжала Сонька, походя сочинявшая песенки про лесных зверушек, наделяя их человеческими пороками.

      Аким писал пудовые романы о «бескрайних амурских просторах» и всегда носил с собой огромный, похожий на инкассаторский мешок брезентовый портфель, нередко сгибаясь под его тяжестью.

      – Туда рукописи – обратно гонорары! – комментировала Сонька.

      У Генки по этому поводу было иное мнение:

      – Вот и снова к нашему «классику» пришло большое человеческое счастье!

      Заглазно ехидничая, он намекал на то, что всякую среду в подвале управления дороги «номерных» людей отоваривал продуктовый спецларек. Но при личных встречах с Подподушкиным Генка лебезил и норовил дотащить портфель до подъезда, поскольку сам мечтал о писательской карьере. Одно время даже таскал какие-то заметки в газету «Молодой дальневосточник», правда, я не помню, чтобы их печатали.

      – Да шо вы их ублажаете, Аким Петрович! – заливалась из соседнего окна собачьим лаем Серафима Вашук, старейшая комсомолка Приамурья. – Выйти да дать всем хорошенько по жопе!

      В дни революционных праздников ее возили по школам, где представляли подпольной кличкой Сима-Огонек. Обвязанная красными галстуками и обколотая значками, она, несмотря на свои семьдесят лет, непременно просила, чтобы ее называли именно так – Сима-Огонек.

      – О то верно! – откуда-то сверху вторил табачным рыком отставной военком края, бывший кочегар канонерской лодки «Таймыр» Макар Дубов. Перекрывая Вашук, он оглушающе басил:

      – Суточный наряд вызвать и всыпать каждому! И на гауптвахту, всех до единого!

      Наконец, в окне вывешивалась Сонькина бабка, старая Рахиль, достойная отдельного представления. Ещё при царском режиме ее этапом выслали в родную Читу из Одессы, где она училась на провизора. Якобы за какие-то проделки с пироксилином. Это такая дьявольская смесь, которой полусумасшедшие курсистки начала прошлого века набивали аптечные реторты и швыряли их в царских сатрапов, чтобы потом соскребать ихние останки с булыжных мостовых. Однажды я зашёл к Соньке по каким-то школьным делам и вижу такую картину. На кухне за большущим столом, накрытым газетой, сидит расхлыстанная бабка в бигудях и засаленном халате, окутанная дымом, как корабельная батарея во время цусимских сражений (курила, как все профессиональные бунтари, взапой, но исключительно папиросы «Казбек», которые Губельману давали в ларьке), и перед ней – что вы думаете? – здоровенный маузер, разобранный на части. Мурлыкая под нос, она неспешно протирает их масляной тряпочкой. Как потом объяснила Сонька, это ее главное наследство – именное оружие, подаренное бабульке ещё во времена Дальневосточной республики красным командармом товарищем Лазо.

      Не обращая на меня ровно никакого внимания, Рахиль споро, в минуту-две, с железным лязгом собрала оружие, вбила в него обойму (слава Богу, пустую), прицелившись в окно, щелкнула курком и только тогда спросила:

      – Тебе