Страна отношений. Записки неугомонного. Рунов Владимир Викторович

топором в артелях таких же безногих и одноруких.

      Из окон нашей школы, где мы с Генкой всегда обретались на задней парте, видна была одна из таких кустарных мастерских. Там с раннего утра дробно стучали молотки – то инвалиды сколачивали дощатые тачки на списанных подшипниках для совсем уж обезноженных бедолаг. Мы иногда заходили туда, выпрашивая подшипники для самокатов, но чаще меняя их на самосад, уворованный у Генкиного деда, старого и злого Иохима. Белый как лунь, похожий на таежного лешего, Ходоркин дед выращивал в огороде нечто такое, что у малоподготовленного курильщика сразу вышибало последние мозги.

      Мой младший брат Витька, обманчиво тихий пятиклассник, как-то втихаря «дернул» затяжечку и тут же упал без признаков жизни. Слава Богу, кое-как его отнюхали соседским нашатырем, ну а потом, само собой, выпороли. Но нет худа без добра, потом Витька долго шарахался от всякого табачного дыма.

      Ну да ладно! Пока друг мой драгоценный с сопением и кряхтением выбирается из своего «Москвича», тоже, кстати, минобороновского «презента», я расскажу о первопричинах столь щедрого внимания, а потом и довольно любопытную историю, связанную с утратой Генкиной ноги. Как раз есть время!

      В конце всякого пути Геннадий с сосредоточенным видом обязательно открывал капот и надолго уходил под него, что-то ощупывая, к чему-то прислушиваясь, принюхиваясь, при этом ни на что не отвлекаясь, обращая в сторону попутчика лишь мятые вельветовые штаны, в обширных пространствах которых помещалась задница совсем не пенсионных размеров. Глядя на этот вальяжный зад, трудно было представить, что в «школьные годы чудесные» (как пелось в песне нашей юности) Генка был стройным кудрявым парнем, самозабвенным фантазером, бесконечно влюбленным в пилота и поэта Антуана де Сент-Экзюпери, писавшим стихи «под Маяковского» и игравшим в драмкружке железнодорожного клуба юного лицеиста Сашу Пушкина.

      Он выбегал на сцену в перекрашенном анилиновым красителем цирковом парике, бабкиной манишке и сюртуке, перешитом из железнодорожного мундира старого Иохима, и вскинув навстречу софитам длинную руку, под дружное ржание зала пронзительно кричал:

      Старик Державин нас заметил

      И, в гроб сходя, благословил…

      Сергей Кириллович Державин был директором узлового клуба и смеялся пуще всех.

      После окончания школы, провалившись на первом же экзамене в мединститут, куда меня Генка соблазнил аргументом, что ближе и ходить не надо – институт находился перед нашим домом – мы, в конце концов, вместе «загремели» в горный техникум, охотно подбиравший всех двоечников мужского пола и сквозь пальцы смотрящий на скудные познания в области точных наук, где не больно выедешь на рассуждениях о смысле жизни вообще, на что Генка был сильно горазд, да и я мало чем отличался.

      Жили мы тогда в Хабаровске, где Геннадий родился перед войной, а наша семья переехала туда в шестидесятые годы из Свердловска вслед за отцом, назначенным в управление Дальневосточной железной дороги начальником паровозной