Жребий брошен. Людмила Шаховская

Волумнию Цитерис родственницей Фульвии, Амарилла не обижалась, что та зовет ее просто Рубеллией, даже была рада этому, потому что лесть Мелании начала тяготить ее, еще не привыкшую к власти.

      Цитерис провела свою гостью на берег озера, приглашая кататься на лодке. Амарилла вызвалась грести. Лодка снова возбудила в ней воспоминания о рыбацкой семье, где она выросла. Она кинулась к веслам с радостью, как ребенок к давно не виданным игрушкам, и, отчалив, стала откровенно рассказывать Цитерис о своем прошлом, не подозревая, что той все известно от служанок, научивших ее, как относиться к новой жертве интриг Фульвии.

      Цитерис слушала не перебивая, лишь изредка поддакивала или осторожно смеялась.

      – Тебя насильно превратили из рыбачки в матрону, – сказала она, – а ты, если хочешь, можешь здесь добровольно превратиться снова из матроны в рыбачку. Эта лодка вполне твоя. Ха, ха, ха! Ловко тебе в коротком платье? Сознайся, что оно лучше твоего.

      – Да, я привыкла с детства к коротким.

      – И носи здесь все время мои платья. Мне не жаль их.

      – Мне сказали, что ты бедна, Волумния.

      – Э, пустяки! Я не бедна. Фульвия мне всего надавала, даже эту виллу отдала. Я здесь что хочу, то и делаю. Ты тоже делай, что хочешь. Никто не увидит и не осудит. Милая Рубеллия Амарилла! Какая ты славная! Как я люблю тебя!

      Страстно обняв простодушную женщину, Цитерис целовала ее, распустила и потом снова кое-как уложила на ее голове косу, хваля волосы, брала ее руки в свои, удивляясь их силе и ловкости при управлении веслами.

      – Мы обе молоды, – шепнула она, – мы обе хотим веселиться… да?

      – Да, – ответила Амарилла также шепотом.

      – Да здравствует веселье! Да здравствует любовь! – вскричала Цитерис и, взяв от Марцелины гусли, запела романс Катулла:

      Плачьте, грации, со мною!

      Умер бедный воробей

      Милой девушки моей…

      Как младенец мать свою,

      Знал он милую мою.

      Неразлучен с госпожою,

      Он попрыгивал вокруг

      И чириканьем порою

      Веселил и нежил слух.

      А теперь – увы – он бродит

      По печальным берегам

      Той реки, с которой к нам

      Вновь никто уж не приходит.

      О, судьба! О, мой несчастный!

      Чрез тебя глаза прекрасной

      От горючих слез распухли,

      Покраснели и потухли…[8]

      Цитерис пела, и ее песня странно действовала на нервы Амариллы, никогда не слыхавшей пения в такой странной манере. Голос очаровательной смуглянки то звонко, точно колокольчик или соловьиная трель, раскатывался, вызывая отголоски в глубине парка, то внезапно переходил в какое-то странное, глухое рокотание, близкое к шепоту… то хохот, то слезы слышались в звуках этого пения. Амарилла затаила дыхание, слушая песню коварной сирены. Спев первый романс Катулла, Цитерис начала другой:

      Давай любить и жить, о Лесбия, со мной!

      За толки стариков угрюмых мы с тобой,

      За все их не дадим монеты медной.

      Пускай восходит день

8

Из перевода Гербеля.