Казнь египетская. Морис де Валеф

зубоскал, вооруженный бритвой, был почти гол в своей жалкой одежде. Его глаза кровоточили вследствие болезни, полученной при спанье под открытым небом в холодные ночи. Но, несмотря на все это, он был счастлив, так как мог каждую минуту удовлетворить свою единственную потребность – привлекать всеобщее внимание.

      Тщеславие скорее, чем жадность, как и желание приобрести значение в глазах чужестранца, заставило его выдать убежище бедной девушки.

      – Вот их жилище! – указал он на узкий коридор, который углублялся между двух закрытых лавочек.

      В это самое время в коридоре послышался сильный шум.

      Какой-то пьяный человек отбивался от огромной негритянки, которая выталкивала его вон.

      – Убирайся, пьяница, или я позову полицию! – кричала она.

      На ней был передник простолюдинки, сшитый из белой холстины, который обнаруживал огромные груди, татуированные голубой краской. Серебряные браслеты, широкие и выпуклые, едва закрывались на ее мясистых руках. Ее волосы, заплетенные в виде жирных шнурочков, оканчивающихся маленькими шариками из земли, спускались вокруг ее лица с приплюснутым носом. На каждой ее щеке красовались по три царапины. Плоское серебряное кольцо, вдетое в правую ноздрю, еще более увеличивало ее сходство с мордой быка.

      – Бенелеба! – приветствовал ее маленький цирюльник, едва доходивший ей до плеча. – Я веду к тебе богатого гостя.

      Бенелеба улыбнулась финикийцу. Ее огромные глаза сверкнули, осветив все лицо, а толстые губы обнаружили два ряда восхитительных зубов.

      – Войди, о чужестранец, и будь дорогим гостем в нашем дворце счастливых дней.

      – Хозяйка, – шепнул цирюльник, – твоя беглянка должна быть здесь, но будь ловка, так как может случиться, что в этом доме есть еще двери, кроме этих.

      Эта пивная лавочка была такая же, как и все пивные лавочки в Фивах. Стены, оштукатуренные известкой, пестрели всевозможными надписями, где преобладало слово «пить»: «Пей, а затем проспи свой хмель», «Я выпил восемнадцать чаш вина», «Вино IV года из Синны самое лучшее», «Пиво из проса лучше вина IV года». И еще много других, восхвалявших прелести местных красоток. Попадались такие игривые изречения: «Опустошив одну – наполнить другую». Таков девиз неизвестного философа, который нарисовал кубок и рядом прислужницу.

      Глубину залы занимали темные пузатые амфоры с запечатанными горлышками, помещенные одна на другой. На них крупными буквами красовались надписи, обозначавшие названия и год вин. Налево стояли бочонки с пивом. Справа же помещались более изысканные сосуды: графины из стекла и алебастра, заключавшие в себе пальмовую водку. Запах всевозможных сиропов, перемешиваясь с запахом пьяниц и крепким ароматом женских тел, делал атмосферу еще более тяжелой и удушливой.

      Штук тридцать ламп, сделанных из простой глины и наполненных маслом с трещавшими в нем светильниками, спускались сверху на шнурках и освещали потребителей. Последние состояли из горожан и офицеров, которых сейчас же можно было отличить по их кирасам, выложенным черепахой. Все они столпились