Луиза де ла Порт (Фаворитка Людовика XIII). К. Сентин

начал громким голосом петь на стихи поэта Сент-Амана:

      Подать мне красного вина

      Бутылку, да непочатую!

      Как жажда у меня сильна!

      Вмиг шейку ей сверну крутую,

      Тотчас отдам ее пустую!

      Я в честь пирушки сей сыграть

      Хочу Пантея смерть – смотрите!

      Но не его хочу заклать,

      А борова того – глядите!

      Жестом указал на полицейского комиссара и продолжал:

      Но что я, ах, ведь это глаз

      Обман, – как будто бы спросонок:

      С презрением таким на нас

      Глядит не боров, – поросенок!

      И перед концом третьего куплета, как бы показывая пример возлияния в честь богов, он опрокинул бутылку и вылил вино прямо на голову полицейскому чиновнику – тот, задрав подбородок, его слушал. Взбешенные солдаты тут уж без обиняков потребовали их впустить и, предшествуемые приставом – с него ручьями текло вино, и он вытирал лицо полой камзола, – бросились к лестнице. Испуганная служанка отворила им дверь, и ее тут же арестовали.

      Первое помещение, куда вошли солдаты, – тот самый зал, где происходила пирушка. Там оставались из всего общества только женщины; при виде солдат они прижались друг к другу, бледные, с дикими, блуждающими взорами и, онемев более от страха, чем от неумеренного употребления вина, не могли произнести ни слова в свою защиту. Тотчас их всех забрали; в это время подошли ночные сторожа разных соседних мест, как бы в подкрепление солдатам, и им поручили вежливым образом отвести этих нарядных красавиц в госпиталь. Полицейский пристав, или комиссар, направился ко второй двери; на пороге встретил его мужчина величественного вида в коротком испанском плаще, украшенном богатым шелковым шитьем; в изысканно вежливых придворных выражениях он пригласил пристава войти в комнату, но попросил запретить это сопровождавшим его. Пристав согласился, приказав солдатам в случае надобности быть готовыми явиться на его призыв. Те, оставшись в зале, где еще не убрали со стола, почувствовав внезапно аппетит, принялись уничтожать остатки ужина – надо же чем-то заняться.

      Вслед за своим проводником комиссар вошел в другую комнату и увидел на измятой постели какого-то господина, одетого весьма небрежно, в одной рубашке, который, заметив его, начал петь:

      Вот по причинам, но каким –

      Знать никому не подобает,

      А потому и мы молчим, –

      Король нам петь не дозволяет

      Лихую песню лантюрлю!

      Лантюрлю! Лантюрлю! Лантюрлю!

      – В каком состоянии этот несчастный! – проговорил полицейский комиссар с видом некоторого сожаления и обратился к этому новому певцу: – Кто вы? И что вы здесь делаете? Ну же, отвечайте, молодец!

      Тот, приподнявшись с трудом на ноги, ибо был пьян, пробормотал едва слышно, но с важностью:

      – Кто я?.. Я – Великий Гедеон! Я пел… лантюрлю! – И снова повалился на кровать.

      В это самое время из соседней