Трон и любовь. На закате любви. А. И. Лавинцев

государь! – заторопил Петра Лефорт. – Вам еще нужно взглянуть на ваших друзей стрельцов, мне же позвольте откланяться… Что бы там ни говорили, а наши потешные, если только дойдет до драки, сумеют постоять за себя.

      Петр, уже не слушая его, прошел в соседний покой.

      Там были двое стрельцов, перепуганных одной только мыслью о цареубийстве, на которое подстрекали их приверженцы правительницы Софьи.

      Имена этих оставшихся верными Петру стрельцов были: Михаил Феоктистов и Дмитрий Мельков.

      В стрелецких полках таких, как эти двое, было немало; есть указания на то, что Феоктистов и Мельков были только депутатами от множества товарищей, с отвращением относившихся к кровавому замыслу.

      Увидав входящего царя, они пали на колени и нестройно заголосили:

      – Здрав будь, государь царь великий, Петр Алексеевич!

      – С чем вы? Какое у вас до меня дело? – грозно сверкнул на них своими черными очами царь.

      – Прости, государь милостивый, – опять запричитали стрельцы, – неповинны мы в том… Все проклятый Федька Шакловитый да сучий сын Шошин… Они – тому делу главные затейники; указ твоей сестры, царевны Софьи Алексеевны, показывали, говорили, что всех Нарышкиных извести надобно, потому что от них всякая зарубежная нечисть на Руси заводится… Мы же твое царское величество упредить прибежали и просим за то твоего великого жалованья: помилуй нас.

      Стрельцы замолотили лбами об пол.

      – Ну, там я посмотрю, чем вас пожаловать, – уже почти ласково произнес Петр, – столбами ли с перекладиной или чем другим. Вставайте! Еду я на великое богомолье к Троице-Сергию и вас с собою беру…

      – Милостивец ты наш, – вскочили на ноги стрельцы, – солнышко наше красное! Грудью своею постоим за тебя, а врагу не выдадим… Царь наш пресветлый!

      Их восторг был искренен, и Петр видел это, и надежда опять посетила его душу.

      «Не все еще потеряно, – подумал он. – Ну, Софьюшка, сестрица милая, видится, что потягаемся еще мы с тобой!»

      Уже совсем бодро, высоко подняв голову, пошел он из покоя, сопровождаемый стрельцами, лица которых сияли радостью[17].

      Лефорта уже не было; возвращения царя ожидала одна только Анна.

      – Фрейлейн, – церемонно кланяясь ей, сказал Петр, – прошу вас занять место в колымаге вместе с моей матушкой и супругой…

      – Ну уж нет, государь! – тряхнув головой, весело ответила Анна Монс. – На коне я сюда примчалась, на коне и далее последую… Что мне собою ваших дам в колымаге стеснять…

      – Но разве вы не устали? Ведь вся ночь напролет!

      – Не бойтесь, я вынослива!

      – Пусть будет, как вы того желаете, – согласился Петр.

      Они все вышли. Царицы были уже усажены в колымагу, остальным были подведены оседланные кони.

      Прошло несколько времени, и весь этот поезд почти бесшумно скрылся во мраке близкой к рассвету ночи.

      XXIII. Потухший пожар

      Расскажем в самых коротких

17

Из собравшихся на Лыковом дворе и Лубянке стрельцов, всего 700 человек, верными царю Петру остались пятисотенный Елизарьев, пятидесятники Мельков и Улефов, десятники Ладыгин, Феоктистов, Турка, Троицкий и Панфилов. Феоктистов и Мельков были посланы в Преображенское в качестве передовых.