Трон и любовь. На закате любви. А. И. Лавинцев

взглянул на него и тоже засмеялся. Он немного подождал, не скажет ли чего-либо окольничий, потом, поманив к себе Кочета, сказал:

      – А ну-ка, молодец, пожалуй сюда…

      Кочет метнулся вперед и у самого судейского стола упал на колени.

      – Ой, боярин-милостивец, – заголосил он, – не буду… Богом клянусь, никогда не буду…

      – Да ты чего это, Кочет, – представился удивленным Стрешнев, – чего ты не будешь?

      – Ничего не буду, как есть ничего… И детям, и внукам, и правнукам закажу, чтобы они оборотней и во сне не видывали…

      – Далеко хватил, парень! – усмехнулся Стрешнев и, многозначительно крякнув, прибавил: – Про детей да внуков ты нам не говори, еще не видно, будут они у тебя или нет! Ты нам про себя лучше поведай… Правду скажи: видел оборотня-то со смертью?

      – Ой, государь-боярин, видел, вот как тебя вижу… Царев облик оборотень принял, и смерть около него…

      – А ну-ка, ну-ка, расскажи! – дозволил Стрешнев.

      Кочет заговорил. Его голос и дрожал, и срывался, но говорил он правду. Без всяких прикрас рассказал он о своих ночных похождениях в Кукуй-слободе и только на одном стоял неотступно, что видел в пасторском домике оборотня в образе царя, а около него – костлявую смерть.

      – Так оборотня-то своими глазами видел? – добродушно усмехаясь, спросил боярин.

      – Его, боярин милостивый, его самого, неумытого, вот как тебя вижу, – опять повторил Кочет свою фразу, очевидно казавшуюся ему убедительною.

      – Так, так… Ну а кто тебя научил так говорить?

      Кочет смутился.

      – Никто, боярин… Что было, то говорю…

      – А я тебе говорю, что нет! – вдруг, меняясь, загремел боярин. – Враги царевы приказали так говорить тебе, негоднику, чтобы смуту на Москве развести… Сейчас говори, кто?

      Кочет смущенно молчал.

      – А, не хочешь сказывать! Ворогов укрываешь! Так мы тебя заставим сказать невольно… Послушаем, какие ты у нас песни запоешь… Эй, кат!

      Выдвинулся заплечный мастер, двое его помощников очутились за спиной Кочета.

      – Помилуй, боярин! – ударился тот лбом о пол. – Все я сказал.

      – Врешь! Окольничий Шакловитый тебя не наущал этакие слова говорить?

      – Да я, боярин, Федора Леонтьевича только издали видел, слова у меня с ним сказано не было.

      – А вот это мы увидим, – пообещал боярин Стрешнев. – Так что же, молодец, скажешь ты нам или нет, кто тебя наущал на это дело?

      – Полно, боярин! – с презрением глядя на него, сказал Шакловитый. – Ну чего ты еще время понапрасну теряешь: «кто сказал, кто наущал»… Никто не повинен, сам я творил все! Вот тебе и весь сказ!

      Стрешнев вскинул на него свой злой взор и ехидно засмеялся:

      – Погоди, Федор Леонтьевич, какой ты скорый! Знаем мы твою доброту да любовь к этой стрелецкой братии!.. Ты и всяческую напраслину на себя готов склепать, только бы своих молодцов вызволить, а правда от этого умаление терпит… Нет, ты уж погоди!.. Эй, кат! – Злые глаза боярина так и сверкнули; он крикнул: – На дыбу!..

      Помощники