Антикварий. Вальтер Скотт

шесть трубок и выпил соответствующее количество эля и бренди, то нет ничего удивительного в том, что его ночью душил кошмар. Однако теперь все готово. Разрешите мне, мистер Ловел, посветить вам и показать дорогу. Вы, несомненно, нуждаетесь в отдыхе. Мой предок, я уверен, настолько сознает обязанности гостеприимства, что не станет нарушать покой, который вы так заслужили смелым и мужественным поведением.

      С этими словами антикварий взял массивный старинный подсвечник, который, как он отметил, был выкован из серебра, добываемого в рудниках Гарца, и принадлежал той самой особе, что дала им тему для разговора. После этих пояснений он направился по множеству сумрачных, извилистых переходов, то поднимаясь, то вновь спускаясь, пока не привел гостя в предназначенную для него комнату.

      Глава X

      Когда в полуночное время

      Мрак землю саваном прикрыл,

      Когда все спят, но встало племя

      Бескровных выходцев могил,

      За мной в тиши не ходят тени,

      Не жду я призрачных гостей,

      Печальнее мои виденья –

      Виденья счастья прежних дней

У.-Р.Спенсер{133}

      Когда мистер Олдбок и его гость вошли в так называемую Зеленую комнату, Олдбок поставил свечу на туалетный столик перед огромным зеркалом в черной лакированной раме, окруженным такими же ящичками, и огляделся с несколько встревоженным выражением лица.

      – Я редко бываю в этой комнате, – сказал он, – и всегда невольно поддаюсь печальному чувству – конечно, не из-за тех детских сказок, которыми вас угощала Гризл, но из-за воспоминаний о ранней и несчастливой привязанности. В такие минуты, мистер Ловел, мы особенно ощущаем перемены, произведенные временем. Перед нами те же предметы, те же неодушевленные вещи, на которые мы глядели в своенравном детстве, и в пылкой юности, и в обремененной заботами, расчетливой зрелости. Они неизменны и всё те же. Но когда мы смотрим на них в холодной, бесстрастной старости, можем ли мы, наделенные теперь иным нравом, иными стремлениями, иными чувствами, мы, чей облик, тело и физическая сила так изменились, – можем ли мы сами быть названы теми же? И не оглядываемся ли мы с некоторым удивлением на себя в прошлом, как на каких-то других людей, отличных от тех, кем мы стали? Философ, жаловавшийся на Филиппа, разгоряченного вином, Филиппу в часы его трезвости{134}, не избирал судью столь непохожего, как если бы пожаловался на юного Филиппа Филиппу состарившемуся. Меня всегда трогает чувство, так прекрасно выраженное в неоднократно слышанном мною стихотворении[72]:

      Я слезы детские пролил,

      И было сердце сжато:

      Я снова голос уловил,

      Мне дорогой когда-то.

      Да, увяданье – это зло,

      Но умным кто зовется

      Не то жалеет, что прошло,

      А то, что остается.

      Да, время залечивает всякую рану, и хотя остается рубец, который иногда ноет, первоначальной острой боли уже не ощущаешь.

      Сказав

133

Спенсер Уильям Роберт (1770–1834) – английский поэт.

134

Философ, жаловавшийся на Филиппа, разгоряченного вином, Филиппу в часы его трезвости… – Речь, по-видимому, идет об Аристотеле и македонском царе Филиппе II; Аристотель был воспитателем сына царя, Александра Македонского, и жил при македонском дворе с 343 по 335 г. до н. э.

72

«Лирические баллады» Вордсворта, вероятно, тогда еще не были напечатаны. (Примеч. авт.)