Просто люди: Билли. Ян. Матильда. Анна Гавальда

была рядом…

      Правда, порой ты бывала весьма рассеянна, витала себе где-то там, в облаках, но я знаю, ты всегда была с нами. Знаю точно.

      Первый эпизод я расписала тебе во всех деталях, не пожалев ни времени, ни сил, потому что речь шла о нашей встрече, а с этим не шутят.

      В этой сцене заключена вся суть нашей дружбы. Абсолютно вся… То, чем мы были и не были, и чего нам это стоило, и как мы общались, и как помогали друг другу, и как любили. Как я однажды сказала Франки, мы с ним – как сообщающиеся сосуды, разве что внутри у нас не вода, а всякое дерьмо, так что да, для меня было важно рассказать тебе, как все начиналось…

      Да и вообще, чего ты? Некоторые, вон, тебе одно детство свое в шести томах выдают, а потом еще в четырех рассказывают о первом презервативе, а я все сжала в одну сцену, так что согласись, это вполне пристойно.

* * *

      Не стану говорить, что дальше у нас все пошло проще, но мы были вдвоем, так что да, пожалуй, скажу: дальше все было проще. На переменах нас с ним теперь называли Камиллой и Пердиканом. Каково? Неслабо, да?

      И именно потому, что мы отказались повторить свое выступление, наш подвиг превратился в легенду, и тем, кто отсутствовал в тот день по причине болезни или по какой другой, говорили, что это как если бы они пропустили какое-нибудь олимпийское состязание, в котором Франция взяла золото.

      Километры суперзаковыристых фраз, которые эта соплячка из кибитки шпарила как свои, бешенство Франка Мюмю, замогильным голосом объяснявшего, как убиваются женщины из-за любви, и наши клевые костюмы на заказ – все это сделало нас знаменитыми. Правда, у меня от этого не прибавилось хороших отметок, а у Франка – друзей, зато над нами перестали измываться, нас стали просто игнорировать. Так что спасибо, Альфред де Мюссе, большое спасибо.

      (Хотя, я настаиваю, тебе не стоило убивать малышку Розетту, чтоб доказать собственную правоту.) (Если бы все рогоносцы последовали твоему примеру, на этой планете совсем не осталось бы интересных людей…)

* * *

      Мы с Франком тогда не стали неразлучны, поскольку многое еще нас разделяло: его абсолютно сбрендивший отец, на почве затянувшейся безработицы впавший в острую паранойю и днями напролет торчавший в Интернете, обмениваясь суперсекретной информацией со своими друганами, легионерами христианства; его мать, поглощавшая тонны таблеток, чтоб только забыть о том, с каким психом ей приходится жить… мой собственный отец, которому не требовалось компьютера, чтобы воображать себя тоже кем-то типа легионера на дежурстве; моя алкоголичка-мачеха со всем своим крысиным выводком родственничков, которые целыми днями орали друг на друга. В общем, сколько бы мы ни задирали нос, но все это дерьмо крепко нас держало…

      Извини, что я так выражаюсь. Но вся эта безысходность сильно подрубала крылышки маленьким птенчикам, что ни говори, попавшим в нехорошие гнезда…

      Я к тому же была слабее, чем он, и всегда пыталась прибиться к какой-нибудь компании, добивалась расположения, тогда как он всегда был одиночкой. Он был героем песни Жан-Жака Гольдмана: шел в одиночку, ни свидетелей,