Победитель последних времен. Лев Котюков

театров, прямо с порога вместо привычного «Кушать подано, господа!» капризно проканючила:

      – Манной кашки хочу!

      – Какая ещё тебе кашка?.. Нашла время!.. – загалдели дамы.

      А полковник, мрачно пошевелив всей своей стриженой головой, рявкнул:

      – Свари этой драной кошке берёзовой каши, чтоб заткнулась!

      – Это ваша собака – драная кошка! – обиделась удавленница.

      – Молчать! Я – лётчик! Я в танке горел! – грохнул по столу полковник, но так ловко, что ни одна бутылка, ни один стакан не колыхнулись, лишь соус из расписного блюда с гусятиной не выплеснулся через край.

      Полковница привычно вскочила на окрик мужа – и так ударилась головой об открытую форточку, что тотчас стала выговаривать совсем умные вещи:

      – Ну, немножечко душили… Немножечко вешалась… Ну, и что тут такого?! Значит, ещё кто-то любит, значит, ещё можно жить. Живи, лапочка! Кому быть повешенным – тот не повесится. Будет тебе кашка, будет… Выпей за меня рюмочку.

      – Пусть сначала эта дрань штрафную примет! – гаркнул полковник.

      Удавленница не заставила себя уговаривать. Осушила три штрафных стопки и уставилась на меня, как будто это я её душил – и не додушил ржавой проволокой в глухом, сугробном переулке, как будто, кроме неё, в тёмных углах России душить абсолютно некого. И я понял, что без Цейхановича пропаду с этими бабами ни за грош.

      Однако никто почему-то не вспоминал нашего главного золотого друга – да и следов пребывания Цейхановича, как-то: затоптанных окурков на коврах, битой посуды и, извините, просто блевотины, – в доме полковника пока не обнаруживалось.

      Я вежливо полюбопытствовал у хозяйки:

      – А где же наш Цейханович?

      – В-в-ваш Хренович не знаю где… – потирая ушибленную голову, без огорчения пробормотала полковница, а Лжедимитрич заорал:

      – С утра, скотина, на труповозке выехал! Всё едет! Ну, погоди, только приедь!

      И я с грустью понял, что если и дождусь Цейхановича, то легче мне вряд ли станет, скорее совсем наоборот.

      И струились жизнь и время сквозь Лжедимитрича, подобно водам неведомой реки за осыпающимися холмами бескрайней чёрной пустыни. И уходили время и жизнь безвозвратно в песчаные недра беспамятства, и дыбилось свежими чёрными холмами смертоносное пространство забвения.

      – Значит, не будет сегодня Цейхановича… – уныло промямлил я скорее самому себе, а не застолью.

      – Что?! Молчать! Как это так – не будет?! И так полный хам, а его ещё и не будет! А кто Лерку душил?! – И Лжедимитрич, хлопнув удавленницу по шее, разразился дикой руганью.

      – Ну знаешь, полковник, это уже через край! – возмутился я за своего друга.

      – Чего, чего через край?! У меня всегда полная! Молчать! – ответно разобиделся полковник, опрокинул в пасть фужер коньяку – и на миг благополучно растворился в своём внутреннем бреду, перетёк почти без усилий из беспамятства в забытьё – и на малое время отупел, как нож, вонзившийся в леденеющий снег.

      А