Коллекционер. Джон Фаулз

нет, говорю. Всех сам поймал или вывел и сам накалывал, аранжировка тоже моя. Все мое.

      – Очень красиво сделано.

      Показал ей ящики и с голубянками, и с перламутровками, и с меловками[45]. У меня есть и ночные var., и дневные, и я ей указал на разницу[46]. У меня ведь есть очень красивые var., даже лучше, чем в Музее естественной истории в Лондоне. Я был очень горд – ведь тут я мог ей что-то показать и объяснить. И еще, она никогда не слыхала про аберрации[47].

      – Они кажутся очень красивыми. И печальными.

      Это как посмотреть. Все от нас зависит.

      – От вас зависит! Это же вы все сами сделали! Сколько бабочек вы убили? – Стоит напротив, с той стороны ящика, и смотрит на меня во все глаза.

      Ну, вы же видите.

      – Нет, не вижу. Я думаю обо всех тех бабочках, которые вывелись бы, если бы эти остались жить. Только представьте себе эту трепетную, живую красоту, погубленную вами!

      Ну кто может это себе представить?

      – Вы даже этих никому не показываете, ни с кем не делитесь! Ну кто это видит? Вы, как скупец деньгами, набили свои ящики красотой и заперли на замок.

      Я ужасно расстроился, ужасно был разочарован. Все, что она говорила, было так глупо. Какое значение могут иметь несколько убитых бабочек для целого вида?

      А она говорит:

      – Терпеть не могу ученых. Ненавижу тех, кто коллекционирует, классифицирует и дает названия, а потом напрочь забывает о том, что собрал и чему дал имя. С искусством тоже так. Назовут художника импрессионистом, или кубистом, или еще как-то, уберут подальше в ящик и перестают замечать в нем живого человека, художника, личность. Но я вижу, вы их очень красиво аранжировали.

      Это она опять попыталась быть со мной милой и любезной.

      Тут я сказал: я еще и фотографирую. У меня были фотографии, сделанные в лесу за домом, и еще как море перехлестывает через парапет в Сифорде[48], очень неплохие. Я их сам увеличивал. Положил их на стол, так, чтоб ей было видно.

      Она посмотрела и молчит.

      Не очень получилось, говорю. Я недавно этим начал заниматься.

      – Они мертвые, – говорит. И странно так смотрит, сбоку. – Не только эти. Вообще все фотографии. Когда рисуешь что-нибудь, оно живет. А когда фотографируешь, умирает.

      Как музыка на пластинке, говорю.

      – Да, засыхает и умирает.

      Я было собрался спорить, а она говорит:

      – Но эти снимки удачны. Насколько могут быть удачны снимки.

      Помолчали немного. Я сказал, мне хотелось бы вас сфотографировать.

      – Зачем?

      Ну, вы, как говорится, фотогеничны.

      Она глаза опустила. Потом говорит:

      – Хорошо. Если вам так хочется. Завтра.

      Это меня ужасно взволновало. Все изменилось. Дела шли на лад. Тут я решил, что пора ей уже отправляться вниз. Она и не возразила ничего, только плечами пожала, дала мне заклеить ей рот, и все прошло хорошо, как и раньше.

      Ну, когда мы спустились, ей захотелось

45

Показал ей ящики и с голубянками, и с перламутровками, и с меловками. – Клегг смешивает специальные и бытовые названия бабочек.

46

У меня есть и ночные var., и дневные, и я ей указал на разницу. – Видимо, Клегг не подозревает, что «var.», списанное им с ярлыков в музее, означает «вариант».

47

И еще, она никогда не слыхала про аберрации. – Аберрация – здесь: изменение внешнего вида бабочки, в основном окраски, вызванное неправильным расположением чешуек на крыльях.

48

Сифорд – город и порт на юге Англии.