Коллекционер. Джон Фаулз

высушу все в кухне. Нельзя ничего сдавать в прачечную.

      – А теперь что? – И огляделась. Иногда у нее был такой лукавый вид, понятно было, она что-то затевает, не со зла, а так, чтоб поддразнить, в шутку. – Не хотите мне показать дом?

      И улыбается, по-настоящему, первый раз за все время; и я не мог ей не улыбнуться.

      Поздно ведь, говорю.

      – Он очень старый? – спрашивает, вроде и не слышит меня.

      Над дверью камень с надписью «1621».

      – Этот ковер сюда не годится, и цвет не тот, – говорит. – Надо бы плетеные циновки или что-нибудь в этом роде. И эти картины – ужасно!

      Пошла по площадке, посмотреть поближе. Взгляд такой лукавый.

      Говорю, они довольно дорого обошлись.

      – Не по деньгам же судить!

      Прямо выразить не могу, как все это было странно: стоим рядом, и она все критикует, типично по-женски.

      – А в комнаты можно заглянуть?

      Я был прямо сам не свой, не мог отказать себе в этом удовольствии, открывал двери и останавливался с ней на пороге, показывал ей комнаты, ту, что для тетушки Энни приготовил, ту, что для Мейбл, если они когда-нибудь приедут, и свою. Миранда очень внимательно их оглядывала. Ну, занавеси, конечно, были задернуты, и я внимательно за ней следил и стоял совсем рядом, чтоб она не вытворила чего.

      Когда мы остановились в дверях моей комнаты, я сказал, мол, специальную фирму приглашал все это сделать.

      – Вы очень аккуратны.

      Увидела старые картины с бабочками – я их в антикварном магазине купил.

      Сам выбирал, говорю.

      – Эти картины – единственная достойная вещь здесь у вас в доме.

      Ну вот, дошло дело и до комплиментов, и, должен сказать, мне было это приятно.

      Потом она говорит:

      – Как тут тихо. Слушаю, слушаю – ни одной машины. Думаю, мы где-то в Северном Эссексе.

      Я сразу понял, она меня ловит и смотрит так внимательно. Притворился удивленным, говорю, мол, как это вы догадались? Вдруг она говорит:

      – Странно, я должна бы трястись от страха. А я чувствую себя с вами в безопасности.

      Я никогда не причиню вам боли. Если только вы меня сами не вынудите.

      И вот вдруг стало, как я всегда надеялся: мы начали узнавать друг друга, она начала меня понимать, увидела, какой я на самом деле.

      Она говорит:

      – Воздух в саду замечательный. Вы даже представить себе не можете. Даже здесь, наверху. Он свободный. Не то что я.

      И пошла вниз, быстро, мне пришлось ее догонять. Внизу, в холле, остановилась.

      – А здесь можно посмотреть?

      Ну, семь бед – один ответ, думаю, все равно ставни заперты, занавеси задернуты. Она вошла в залу и стала ее осматривать, ходит, смотрит, разглядывает всякие вещи, руки за спиной связаны, выглядело это, по правде говоря, довольно смешно.

      – Какая красивая, прелестная комната. Жестоко забивать такую комнату всяким хламом. Какая гадость! – И ногой толкнула одно из кресел. Думаю, на лице у меня было написано, что я тогда чувствовал (обида),