Темный инстинкт. Татьяна Степанова

нравится. Я про убийство Шипова. Про того ханыгу сказать ничего не могу, а это дрянь дело.

      – Это в каком смысле дрянь? – прищурился Сидоров.

      – А в том самом. И вижу, что ты это тоже уже прочувствовал. – Кравченко льстил явной (или предполагаемой) проницательности опера. Хотя, если бы тот спросил, что конкретно подразумевается под коротеньким и весьма удобным словечком «дрянь», Кравченко было бы весьма трудно объяснить это.

      – Послушай, – Сидоров боком вылез из-за стола, дотянулся до двери и защелкнул замок. Тут снова зазвонил телефон, но он не обратил на него внимания. – Я тебя все спросить хочу, ты кем все-таки Зверевой доводишься?

      – Честно?

      – Ну, на Конституции, конечно, не надо клясться, а так хотелось бы…

      – Она наняла меня и Серегу, чтобы мы нашли убийцу ее мужа.

      – Мда-а, – Сидоров снова вроде бы не удивился. – Ну это сейчас. А прежде?

      – А прежде… Я и сам не понял. Мещерский ее знал, вернее, одна его родственница с этой оперной дивой давно дружит. Ну та с ней делится по-бабьему. Мы и приехали. Думали все чин чинарем, как обычно: договор, охрана, сопровождение там… А Зверева вдруг на попятный: мол, ничего со мной не случилось, и пошутила – будьте моими гостями, пока не наскучите мне. Мы как дураки, в натуре, ушами хлопали, хотели уж мотать домой, а тут – бац – вдруг убийство. – Кравченко плел свою историю с простецки-вдохновенным видом.

      – За лицензию дорого платил? – спросил Сидоров неожиданно.

      – Нет. Вернее, сначала еле денег наскреб, потом все окупилось.

      – А выгодно это?

      – Смотря к кому в охрану попадешь. Если к такой, как эта дамочка, – одни убытки.

      – Почему? – опер улыбнулся.

      – Интеллигентна больно. На уме одна опера. Из таких деньги выжимать – хуже нет: все вроде ясно, гони монету, а они все про благородство твое толкуют и все благодарят.

      – Ты кого конкретно подозреваешь? – Вопрос грянул как выстрел в упор. Кравченко поперхнулся: «Ах ты мент, тебе зубы заговаривать – труд напрасный. Ты логику слов в беседе блюдешь. Ну ладно, блюди-блюди».

      – Кодекс новый приняли, – молвил он с невинным видом.

      – Что? Какой кодекс?

      – Уголовный. Я вот интересуюсь, строже он прежнего или как?

      Сидоров смотрел на него, потом фыркнул, потом расхохотался.

      – Или как, – он откинулся на спинку стула. – Ладно. Ты зачем пожаловал-то, а?

      – Хочу кое-что для себя уточнить.

      – Я тоже, знаешь. Сплю и вижу.

      – А если убийство совершил не псих, Шура? Что тогда?

      Опер никак не отреагировал на это, вообще никак: на его лице не отразилось ни интереса, ни любопытства.

      – А вообще, этого вашего Пустовалова хоть кто-то из свидетелей видел в этих местах или нет? – настаивал Кравченко.

      – Вроде – да, вроде – нет. Народ у нас забывчивый, опрашиваем. Городишко прочесываем, окрестности. План вон ввели по перехвату.

      – Но ты-то что, только в одну эту версию