Темный инстинкт. Татьяна Степанова

Ивановна, я вам сейчас задам несколько бестактный вопрос: господин Генрих фон Штауффенбах действительно оставил вам солидный капитал?

      Она кивнула и пояснила:

      – Я не имею полномочий влиять на процессы производства, всем по-прежнему распоряжается совет директоров компании (это оговорено в завещании). Но в остальном полная хозяйка всему я. И это намного больше того, что я заработала своим трудом. А поверьте, мне платили всегда очень хорошо.

      – Охотно верю. Но мне бы хотелось, чтобы вы назвали сумму.

      Зверева смерила любопытного взглядом.

      – Всего шестьсот восемьдесят пять миллионов долларов.

      Кравченко аж присвистнул, заметно заволновался. Он никак не ожидал такой баснословной суммы.

      – А зачем же… зачем, имея такие деньги, вы вернулись?

      – Как это зачем? Что вы имеете в виду?

      – Ну, зачем вы вернулись сюда, вы же теперь… в любой стране, да что в любой, вы теперь…

      – Странно, что мне надо это объяснять вам, – Зверева поджала накрашенные губы. – Впрочем, мы однажды много лет назад уже обсуждали эту тему с Руди, и он, мудрый человек, сказал мне…

      – С кем, с кем? – переспросил Кравченко.

      – С Рудольфом Нуриевым. И он сказал мне: «Тебя, Марина, не поймут так же, как сейчас не понимают меня». О, он хотел вернуться домой, особенно в последнее время, когда уже болел, умирал. Но с ним обошлись как с… А я-то знала, как ему хочется. Ах, да что говорить! Но у меня никогда не было таких проблем, я никогда не считалась невозвращенкой. Мне повезло: они всегда смотрели сквозь пальцы на мои зарубежные контракты и на мое замужество. Естественно, я даже тогда продолжала отчислять деньги со своих гонораров – это, видимо, всех и успокаивало.

      – А вы меняли гражданство? – поинтересовался Мещерский.

      – Сначала это было невозможно. А теперь я по-прежнему гражданка своей страны, а также Италии и Швейцарии.

      – О двойном гражданстве слыхал: РФ тире Израиль, а вот о тройном… Надо будет своему работодателю намекнуть, когда немного оклемается. Может, и мне паспорт с изнанкой купит на всякий пожарный, – хмыкнул Кравченко.

      Мещерский украдкой наступил ему на ботинок: «Не до пошлого зубоскальства тут. Заглохни».

      – Я вернулась, Вадим, потому что мне очень захотелось, – продолжала Зверева. – Надоело все как-то там. И потом, Андрей мечтал, чтобы о нем услышали и заговорили здесь, дома, в России. И я тоже этого желала, потому что русский певец, обладавший таким божественным даром и таким уникальным голосом, каким обладал Андрей, должен был прогреметь здесь. Прогреметь! И я бы сделала все, чтобы помочь ему стать звездой прежде всего русской оперы. Оплатила бы все – постановку, режиссера, художника, наняла бы оркестр, я бы… – Она сжала рукой горло, словно колье душило ее.

      Наступила долгая, тягостная пауза. Нарушить ее отважился Кравченко:

      – Мы, Марина Ивановна, останемся с вами здесь, не волнуйтесь. Или поедем туда, куда вы захотите переехать.

      – Я