Трое из навигацкой школы. Нина Соротокина

дальше. А когда он попробовал медовую лепешку и запил ее молоком, все его беды – и Котов, и брошенная навигацкая школа, и угроза ареста – отодвинулись, стали маленькими, словно он смотрел на них в перевернутую подзорную трубу.

      Он пойдет в Кронштадт и поступит на корабль простым матросом. Когда-то так начинал карьеру его отец. Правда, на том корабле сам государь Петр ставил паруса! Сейчас не те времена. Но он будет прилежен, понятлив, знания, приобретенные в школе, помогут ему повыситься в чине. С корабля он напишет Никите, и тот скажет: «Молодец! А я боялся, что ты сгинешь в пути». А Белова он встретит на балу где-нибудь в петергофском дворце. Они обнимутся, и Саша скажет: «Ба! Да ты уже капитан!» – а он ответит: «Помнишь навигацкую школу? Ты предупредил меня в театре, а потому спас жизнь». И Белов засмеется: «Пустое, друг!»

      «Что же я один ем?» Алексей оглянулся на Софью.

      – Садись поближе, поешь.

      – Нет.

      Они встретились глазами, и Алеша, не выдержав надрывного взгляда, отвернулся. «Вольному воля. Голодай». – Он спрятал остатки еды в узелок, затем ополоснул холодной водой лицо и шею, вытерся подолом и лег на спину, весьма довольный жизнью.

      Софья запела вдруг тихо, не разжимая губ. После каждой музыкальной фразы, тоскливой, брошенной, недоговоренной, она замолкала, как бы ожидая ответа, и опять повторяла тот же напев. Пальцы ее проворно плели косу, словно подыгрывали, перебирая клавиши флейты.

      – К кому в Новгород идешь? – не выдержал Алеша.

      – К тетке. – И Софья опять повторила свой музыкальный вопрос. – Но ты, Аннушка, лучше меня ни о чем не спрашивай. Вставай. Пошли. Сама говорила – путь далек.

      – Если спросят, скажем, что мы сестры. Поняла?

      – Какие же мы сестры? Я тебя первый раз в жизни вижу.

      – Если спрашивать будут… – сказал Алексей неожиданно для себя извиняющимся тоном.

      – Кто будет спрашивать?

      – Мало ли кто… Люди.

      – Что хочешь, то и говори. Я никому ничего говорить не буду.

      Глава 4

      Анастасия поправила на груди мантилью, спрятала локоны под чепец и постучала в дверь.

      – Входи. Садись. Как почивала?

      Игуменья мать Леонидия сидела за большим рабочим столом, заваленным книгами: старинными фолиантами в кожаных переплетах, свитками рукописей, древними, обугленными по краям летописями, украшенными витиеватыми буквицами.

      – Хорошо почивала. – Анастасия села на кончик жесткого с высокой спинкой стула. Охватившая ее робость была неудобна и стеснительна, как чужая одежда.

      Игуменья сняла очки, положила их на раскрытую книгу, потерла перетруженные чтением глаза.

      – А я, грешница, думала, что сон к тебе не придет, что проведешь ты ночь в покаянной молитве и просветит Господь твою душу. Какое же твое окончательное решение?

      – Париж.

      – Париж… Значит, отвернулся от тебя Господь.

      Анастасия