Трое из навигацкой школы. Нина Соротокина

шел дождь. Дороги в России всегда оставляли желать лучшего, а в то июльское лето старый лесной тракт, по которому пробиралась карета, представлял из себя совершеннейшую трясину. Карета была большая, четырехместная, сделанная с учетом всех требований удобства и моды, но, глядя, как переваливается она с боку на бок, скрипит колесами, дрожит, преодолевая выбоины и ухабы, можно было только пожалеть сидящих в ней. От мокрых лошадиных спин валил пар. Кучер давно перестал щелкать кнутом и понукать лошадей, а сидел, втянув голову в плечи, и только молился, чтобы карета не завязла в грязи и не перевернулась.

      Но Николай Угодник, защитник всех путешествующих, видно, не внял молитве. Лошади встали. Каждая их попытка вытащить карету на ровное место приводила к тому, что она подавалась вперед, готовая вот-вот преодолеть бугор, но в последний момент откатывалась на дно ямы, угрожающе кренясь набок.

      – О, эти русские дороги! Эти русские кучера! Эти русские лошади! – раздалось из кареты.

      – Загрязли, ваше сиятельство, как есть загрязли. Хворост под колеса надо положить, а то их так и засасывает. Я сейчас, мигом, – крикнул кучер, прыгая в жидкую грязь.

      Он быстро миновал заросшую кустарником лужайку и скрылся в лесу, но очень скоро вернулся назад без хвороста и сильно испуганный.

      – Там лежит кто-то, – крикнул он, стуча в дверцу кареты.

      – Ну и пусть лежит, – ответил женский голос.

      – Похоже, не живой.

      – Труп, что ли?

      – Женщина они… Может, и труп.

      – Если живая – проснется, встанет и пойдет. А мертвой мы уже ничем не сможем помочь. Набирай хворосту, Григорий. Мочи нет!

      – О, это русское бессердечие! – воскликнул мужчина, распахнул дверцу кареты и ловко выпрыгнул на обочину дороги, поросшую цикорием и желтой льнянкой.

      – Там, ваше сиятельство, на опушке, под елкой, – торопливо сказал кучер и с готовностью побежал вперед, показывая дорогу.

      Женщина лежала на боку, уткнувшись лицом в мох. Раскинувшиеся шатром еловые ветви не пропускали дождя, и оттого, что она лежала на сухом, видимо, заранее выбранном месте и была аккуратно прикрыта плащом, можно было предположить, что она просто спит. Безмятежную картину портила босая, синюшного цвета нога, торчащая из оборок юбки. Другая нога была обута в щегольский туфель с красным каблуком. Эти разные ноги вызывали в памяти мертвецкую.

      – Может, пьяная? – с надеждой прошептал кучер.

      – Григорий, послушай. Regarde ce qu'elle a[9]. – Мужчина выразительно вращал кистью руки, безуспешно пытаясь подыскать нужное слово.

      – Перевернуть ее, что ли?

      – Да, да… Перевернуть!

      Как только кучер дотронулся до плеча лежащей, она встрепенулась, попыталась встать, но застонала и села, с ужасом глядя на мужчин. Это была молодая девушка, смертельно утомленная, а может быть, и больная.

      – Кто вы такие? Что вам от меня нужно? Оставьте меня… – Голос у нее был низкий, простуженный.

      – Мы хотим помочь вам, дитя мое, – сказал тот, кого называли

9

Посмотри, что с ней (фр.).