Искра жизни. Эрих Мария Ремарк

с кухни?

      – Нет.

      – То-то же. Чего тебе тогда от меня надо?

      – Ничего. Просто спросил, не раздобыл ли ты чего-нибудь пожрать.

      Лебенталь даже остановился.

      – Пожрать, – повторил он с горечью. – Ты хоть знаешь, что всех евреев на двое суток пайки лишили? Приказ Вебера.

      Пятьсот девятый смотрел на него, как громом пораженный.

      – Правда, что ли?

      – Ну что ты! Это я сам придумал. Я же затейник, все время что-нибудь выдумываю. Чтоб вам веселее было.

      – Господи! Вот будет трупов-то…

      – Да. Горы. А ты еще любопытствуешь, нет ли у меня чего пожрать.

      – Успокойся, Лео. Давай-ка сядем. Это ж надо, какая подлянка. Как раз сейчас! Когда жратва нам нужна позарез, какая ни есть, но жратва!

      – Вот как? Может, ты еще скажешь, что во всем виноват я? – Лебенталь весь затрясся. Он всегда начинал дрожать, когда психует, а психовал он то и дело, очень уж чувствительный. Трясучка стала для него привычным делом – все равно что для другого барабанить пальцами по столу. Это все шло, конечно, от голода. Голод обостряет одни чувства и притупляет другие. Истерика и апатия в лагерной зоне неразлучны, как две сестры. – Я делаю, что могу, – заныл Лео тихим, дрожащим от обиды голосом. – Я кручусь, достаю, рискую жизнью, а тут ты приходишь и заявляешь: «Нам нужна…»

      Голос его вдруг осекся и утонул в хлюпающем болотном бульканье – точно с таким же звуком отказывали иногда лагерные громкоговорители. Сидя на земле, Лебенталь лихорадочно шарил вокруг себя руками. Лицо его больше не напоминало посмертную маску обиды – теперь это были только лоб, нос, лягушачьи глазки и дряблый мешок кожи с дыркой посередке. Наконец он нашел свою вставную челюсть, обтер ее рукавом куртки и вставил на место. Репродуктор включился снова, и в нем тут же прорезался прежний голос, жалобный и скрипучий.

      Пятьсот девятый решил не обращать внимания – пусть выговорится. Лебенталь заметил это и умолк.

      – Нам ведь не впервой оставаться без пайки, – сказал он наконец устало. – Бывало, что и не на двое суток, а много дольше. Что с тобой случилось? С чего вдруг ты мне тут трагедию разыгрывать решил?

      Пятьсот девятый поднял на него глаза. Потом кивнул в сторону города, на горящую церковь.

      – Что случилось, говоришь? А вот что.

      – Да что?

      – Вон там, не видишь? Как это было в Ветхом Завете?

      – Ветхий Завет? На что он тебе сдался?

      – По-моему, что-то похожее было при Моисее, разве нет? Огненный столп, который вывел народ из рабства?

      Лебенталь заморгал.

      – Столп облачный днем и столп огненный ночью, – сказал он вдруг без всякой плаксивости. – Ты это имеешь в виду[3]?

      – Ну да. А в том столпе разве не Господь шел?

      – Яхве.

      – Ну хорошо, пусть Яхве. А вон то, внизу, знаешь как называется? Это надежда, Лео, надежда… для всех нас! Почему же, черт возьми, никто из вас не хочет этого видеть?

      Лебенталь не ответил. Сидел, весь съежившись, и смотрел вниз,

3

«Господь же шел пред ними днем в столпе облачном, показывая им путь, а ночью в столпе огненном, светя им, дабы идти им и днем и ночью» (Исход, 13:21).