Тропа снов. Андрей Плотник

долго удивлялась, заламывала руки, пыталась упасть в обморок. Поэт Краснов все еще в экстазе бродил кругами вокруг животного. На крыльце показался проспавшийся Лисицкий с бутылкой в руках.

      – Но какое же имя вы дали этой зверюге? – цокая языком, полюбопытствовал Померанцев, поддерживающий супругу.

      – Я думал, может Пантелеймоном назвать… – робко ответил Шишигин.

      Краснов вскричал:

      – Гениально! Гениально! Слон – Пантелеймон, потрясающее сочетание звуков, нектар для ушей! Какая муза нашептала вам это имя, признавайтесь?

      Помещик еще сильнее покраснел, круглая его физиономия зарделась, как перезрелый плод. Тут доктор заметил:

      – Да зачем же ему имя? Слон и есть слон. Всякое имя дается лишь для того, чтобы выделить сущность из толпы однородных сущностей. Ежели Шишигин позовет слона, вы что думаете, на его зов прибежит какой-то другой, чужой слон? Сколько их, по-вашему, в нашей губернии?

      – В самом деле, – безвольно согласился помещик, – слон и есть слон. Он тут один такой, я уточнял…

      Внезапно к ним подбежал Лисицкий, на дне мутных глаз которого светилась ярость, и со всей своей солдафонской силищей ткнул Шаляеву кнутом в ухо.

      – У-у, каналья! – ревел поручик, остервенело пиная поверженное интеллигентское тельце. – Сегодня он слона называет слоном, а завтра, чего доброго, царя предаст!

      Успокоился Лисицкий так же внезапно, как и разбушевался. Слуги увели его и вручили откупоренную бутылку вина; постанывающего доктора погрузили в бричку и повезли в город – стало быть, к другому доктору. Охваченный внезапным приступом вдохновения Краснов выпил на веранде чашку кофе, а потом выпрыгнул в окно и помчался прочь через кусты. Послышался грохот обвалившейся поленницы, гогот гусей. Шишигин, впрочем, давно привык к странностям поэта. Кутаясь в старый махровый халат, он уселся у печки и просидел там до тех пор, пока не нагрянула новая партия гостей. Среди них была Софья Филипповна, дочь купца Полудурова, вместе со своим батенькой. К Софье помещик Шишигин питал романтический интерес, поэтому в ее присутствии не мог вымолвить ни слова. Пошли смотреть слона.

      – Что же он у вас такой… Облезлый будто, – разочарованно протянула Софья. Ее слова больно укололи помещика в самое уязвимое его место – в самолюбие. От недавней гордости не осталось и следа. Он взглянул на животину новыми глазами, и действительно убедился, что толстая складчатая шкура была истертой, покрытой пятнами, царапинами, какими-то волдырями, а левый бивень и вовсе обломан. «Ох уж этот балаганщик Удавкин, – посетовал сам себе Шишигин, – подсунул мне какого-то залежалого слона! А платил-то я как за нового!»

      В тот вечер помещик сильно пил – впервые за всю свою затворническую жизнь. Благо, под боком оказался такой идеальный собутыльник, как Лисицкий. Пили долго, с надрывом, как в последний раз. Лисицкий травил бесконечные байки о своих разудалых похождениях и спьяну даже