Девочки. Эмма Клайн

по-европейски, – оправдываясь, сказала она мне, хотя я вообще ничего и не говорила.

      Когда я вошла в кухню, обе они замолчали, мать наклонила голову.

      – Детка, – поманила она меня. Прищурилась. – Убери челку слева. Тебе так лучше будет.

      Я так начесала волосы, чтобы прикрыть прыщ, который расковыряла. Прыщ я намазала маслом с витамином Е, но все равно никак не могла оставить его в покое, промокая кровь обрывками туалетной бумаги.

      Сэл согласилась.

      – Круглая форма лица, – с видом знатока заявила она. – Ей бы лучше челку и вовсе не носить.

      Я представила, что было бы, опрокинь я стул, на котором сидела Сэл, как ее туша грохнулась бы на пол. Как растекся бы по линолеуму древесный чай.

      Они быстро потеряли ко мне интерес. Мать снова завела свою заезженную историю – как человек, контуженный после аварии. Передергивая плечами, словно желая поплотнее укутаться в страдания.

      – А самое-то смешное, знаешь, я почему никак не могу успокоиться? – Она улыбнулась собственным рукам. – Карл начал зарабатывать, – сказала она. – На этих штуках с курсами валют.

      Она снова рассмеялась.

      – Это и вправду сработало. В конце-то концов. Но зарплату-то он ей из моих денег платил, – сказала она. – Из денег моей матери. Тратил их на эту девку. Мать имела в виду Тамар, секретаршу, которую отец нанял, открыв нынешнее свое дело. Что-то там завязанное на курсы валют. Он покупал иностранные деньги, менял их туда-сюда, тасовал до тех пор, пока, как уверял отец, у него не выходила чистая прибыль, – ловкость рук в особо крупных масштабах. Вот зачем он держал в машине кассеты с уроками французского – пытался провернуть сделку с франками и лирами.

      Теперь они с Тамар жили в Пало-Альто. Я ее видела всего-то пару раз – однажды, еще до развода, она забрала меня из школы. Махнула вяло из “плимута фьюри”.

      Подтянутой и бойкой Тамар было слегка за двадцать, она вечно болтала о своих планах на выходные, о том, до чего маленькая у нее съемная квартира. Ее жизнь складывалась совершенно невообразимым для меня образом. Волосы у нее были такими светлыми, что казались седыми, и она носила их распущенными – не то что аккуратные локоны матери. Тогда я оценивала каждую женщину – жестко, бесстрастно. Измеряла взглядом крутизну грудей, воображала, как они будут выглядеть в разных непристойных позах, жадно пялилась на чужие голые плечи. Тамар была красоткой. Она заколола волосы пластмассовым гребнем, похрустывая шеей, то и дело мне улыбаясь.

      – Жвачку хочешь?

      Я вытащила из серебряных оберток две засохшие пластинки. Сидя рядом с Тамар, скользя ляжками по виниловому сиденью, я чувствовала нечто граничащее с любовью. Только девочки могут внимательно друг друга разглядывать, это у нас за любовь и засчитывается. Девочки замечают ровно то, что мы выставляем напоказ. Именно так я и вела себя с Тамар – откликалась на ее знаки, на прическу, на одежду, на аромат ее духов L'Air du Temps, словно одно это и было важно, словно в этих символах как-то