Дуэль четырех. Грибоедов. Валерий Есенков

приблизивши левую ногу к раскалившейся докрасна дверце, обжёгшись слегка, он поспешно отдёрнул её, швырнул в сторону галстук и брезгливо сказал:

      – Что за притча, ведь казалось и мне, как тебе, что отличнейших убеждений, враг деспотизму, свободе чуть не защитник, неотступный пропагатор и друг, по этой причине, кто ж сомневается, препорядочный человек!

      Помолчав по привычке, усвоенной столько на службе, сколько из потребности размышлять, обдумывая, должно быть, с разных сторон эту вздорную мысль, Жандр не то пустился оправдывать, не то объяснять:

      – Убеждения Якубовича хороши, всякий даст тебе в том слово чести, этого рода достоинств у него не отнимешь, так что же тогда? Может быть, вся-то беда его единственно в том, что удальство, с его точки зрения на достоинство человека, для него самая первая вещь? Я подозреваю по временам, что ему лишь бы, главное, себя показать, а протчее после, потом, ежели протчее-то ещё и озаботит его. Ты не находишь?

      Он со злостью хлопнул себя по бедру, так что сделалось больно:

      – Убеждения, убеждения, дались вам всем убеждения! Да он же из убеждения нарочно за нами подглядывал в Гостином дворе!

      Раздвинувши пальцы, словно что-то тяжёлое держал на ладони, Жандр с недоумением протянул:

      – Постой, ты мне из этой истории ничего не сказал, отчего?

      Его всё продолжало душить от мысли, что Якубович шпионил за ним, он дёргал верхнюю пуговицу, морщился, раздражался всё больше:

      – Уж больно противно, шпион что дерьмо, для чего говорить.

      Жандр вновь подумал с минуту, затем неторопливо, взвешенно, со значением повторил:

      – Говорю, уж такой человек, вот оно что, натура над ним подгуляла.

      Распахнувши наконец воротник, сильно двигая шеей, припоминая, как случилось это грязное дело, он едва удерживал негодованье своё, выговаривая сквозь зубы, сердясь на себя, что пришлось по нужде рассказать:

      – Подглядел, проследил и Ваське тотчас донёс, что за мерзость такая, враг деспотизма, подлец!

      Жандр, сдавалось, наконец напал на своё и твердил, озабоченно сдвинувши брови, кричи не кричи:

      – Главное, себя, Якубовичу бы только себя показать, ты заметь.

      Себя показать, возмутиться из вздора, наплести чёрт знает чего, на приятеля приятелю донести, что за чёрт, сукин сын, он вдруг удивился:

      – И совесть не мучит его?

      Жандр с иронией возразил, усмехаясь:

      – Полно чудить, Александр, какая в этом деле может быть совесть? Ещё и в заслугу себе возведёт: мол, обманутый друг, обманутый подлецом, непременно, и так далее что-нибудь с обличением, за словом не полезет в карман, оратор гостиных, как есть патриот!

      Ему не нравился этот насмешливый тон и не нравились эти слова, попадавшие всё-таки в цель, и он, сжавшись весь, отшатнулся:

      – Положим, что так, что Якубович тут жаждал себя показать, да в этой гадкой истории всех гаже-то всё-таки я! Вот что пойми!

      Положив ему руку на локоть, дружески сжав, Жандр мягко, проникновенно принялся его успокаивать:

      – Полно тебе, Александр, что-то больно мнителен