В тихом омуте…. Виктория Платова

кастрюле, булькали ингредиенты для кайфа.

      – Приветик! – бодро сказал Нимотси. – Кофе хочешь?

      Я молчала.

      – А кайфу? – Он явно издевался, каждую секунду не прощая мне своей ночной сумасшедшей слабости. – Скоро поспеет.

      – Что за разгром ты учинил?

      – Паршивая у тебя квартира. Такую и бросать не жалко.

      – Я не собираюсь ее бросать.

      – Ты, видно, ничего не поняла из вчерашнего.

      Кошмар продолжался. Я села против Нимотси и отпила остывший невкусный кофе из его жестянки.

      – Что ты искал?

      – Бабки.

      – Нашел?

      – Сама знаешь, что не нашел. Так, мелочевка, на две дозы от силы. Здорово ты их прячешь, где только?

      – Я прячу их в банке.

      – Банку я что-то не приметил.

      – В сберегательном банке.

      – Идиотка! Кто же их там держит в этой гребаной стране?

      – Я.

      – И много?

      – На гроб из красного дерева хватит. Тебя тоже упакую в последний путь, не сомневайся. Благо, недолго ждать осталось. – Нимотси стал раздражать меня.

      Он с ненавистью посмотрел на меня.

      – Придется тебе все снять. Мы уезжаем.

      Я грохнула жестянку с кофе об пол, никакого эффекта, жалкое подобие ночной, почти трагической, сцены с битьем посуды.

      – Ты уезжай, если хочешь – хоть в Канаду, хоть на Острова Зеленого Мыса… Дам тебе отступного – и попутного ветра в горбатую спину.

      – Это мило. И плевать, что столько лет из одного корыта дерьмо хлебали и в одной кроватке спали, тщедушными тельцами прижавшись. Нехорошо выходит, а? Ты, моралистка!

      Бедный мой Нимотси, спасавший меня от тоски по Ивану, лежавший с ботинками на диване в квартире на «Автозаводской», отчаянно поцеловавший меня в аэропорту – мне стало нестерпимо стыдно за непроходящее глухое раздражение к нему.

      – Я никуда не поеду, – мягко сказала я, – у меня здесь все: жизнь, куча работы, счета за телефон… У меня обязательства перед людьми, которых я люблю. И которые любят меня…

      – Что ты говоришь? «Которые любят тебя…» Сейчас с двух раз угадаю, кто это любит тебя! Какая-нибудь дешевая провинциальная срань с юрким пенисом, альфонсишко, который сосет из тебя бабки на галстуки и любовниц… И играет на тебе, как Ростропович на виолончели.

      – Заткнись!

      – Что, правда, правдочка и маленькая правда глаза колют?

      – Пошел вон из моей квартиры!

      – Не на порно ли денюжки ты ее прикупила?

      Я больше не могла оставаться с ним в одном пространстве – еще пять минут, и мы разругаемся в хлам, я этого не хотела, я действительно была моралисткой, куцей моралисткой.

      Я ушла в комнату, начала бесцельно собирать вещи, разбросанные Нимотси.

      – Ну что?! – заорал он из кухни. – Ширяться будем?

      – Пошел ты! – заорала я в ответ.

      – Как знаешь. А то бы на пару отъехали.

      В прихожей зазвонил телефон.

      – Не бери трубку! – страшно закричал Нимотси.

      – Не