Мари. Дитя Бури. Обреченный (сборник). Генри Райдер Хаггард

словам, перед нами были передвижные дома амабуна, то есть буров, и она видела их на том же самом месте два месяца назад.

      Мое сердце замерло, когда я услышал эти слова, и добрую минуту язык отказывался повиноваться мне. Те самые фургоны! Но что – и кого – я среди них найду? Я окликнул Ханса и велел ему собираться как можно скорее, пояснив, что внизу виден лагерь Мари.

      – Пусть волы пасутся, баас, – сказал готтентот. – К чему торопиться? Раз фургоны там, значит люди давно мертвы.

      – Делай что велят, ты, глупый негодник! – воскликнул я. – И нечего пророчить смерть, как старая ведьма! Я пойду вперед, а ты запрягай фургоны и следуй за мной, когда соберетесь.

      – Нет, баас, нельзя идти одному. Это опасно. На тебя могут напасть кафры или дикие звери.

      – Я все равно пойду. Если боишься за меня, позови парочку зулусов, пусть идут со мной.

      Несколько минут спустя я уже торопился вниз по склону, а за мной следовали двое зулусов с копьями. До лагеря было семь миль. Не думаю, что когда-либо мне удавалось преодолеть такое расстояние быстрее, чем в то утро, хотя в юности я неплохо бегал, будучи легок на ногу и крепок телом. Мои сопровождающие отстали, и, когда я достиг деревьев, зулусов еще не было видно. Я перешел с бега на шаг, убеждая себя, что делаю это, чтобы восстановить дыхание. А на самом деле меня так пугало зрелище, которое мне предстояло увидеть, что я нарочно медлил. Пока в душе жила слабая надежда, но не исключено, что в лагере она сменится полнейшим отчаянием.

      Теперь я мог видеть за фургонами какие-то постройки – несомненно, те самые «примитивные дома», о которых писала Мари. Ни одной живой души! Не видно ни волов, ни дымков, ни иных признаков жизни! И звуков никаких не доносится…

      Выходит, треклятый Ханс был прав. Они все умерли.

      Дурные предчувствия обернулись ледяным спокойствием. Я смирился с утратой. Все кончено, я спешил напрасно. Миновав ближайшие деревья, я прошел между двумя фургонами. Мне бросилось в глаза (мы всегда замечаем подобное в такие мгновения), что именно в одном из них хеер Марэ увез от меня свою дочь. К этому фургону, любимой повозке Марэ, я когда-то помогал приделывать новое дышло…

      Передо мной появились грубые постройки из веток, обмазанных глиной. Я подходил с востока, а дома смотрели на запад. Я постоял, набираясь мужества, и тут мне послышался слабый звук, как будто кто-то негромко молился или произносил что-то нараспев. Я осторожно обошел первый дом, отер холодный пот со лба и с опаской выглянул из-за угла – мне вдруг при шло в голову, что в лагере могут хозяйничать дикари. И обнаружил источник звука. Оборванный, дочерна загорелый, боро датый человек стоял у длинной неглубокой ямы и читал молитву.

      Это был Анри Марэ, хотя тогда я его не узнал – настолько он изменился. Вереница холмиков справа и слева от него подсказала мне, что яма – это могила. К ней приближались двое мужчин; они волокли тело женщины, очевидно слишком ослабевшие, чтобы нести усопшую как полагается. Судя по очертаниям тела, это была