Победный ветер, ясный день. Виктория Платова

его сон? Одно из двух.

      А может быть, третье?

      И не это ли третье снесло крышу несчастному бедоносцу?

      Спокойно, Павел Константинович, спокойно. Уж за свою головушку ты можешь не опасаться. Вдох – выдох, вдох – выдох, как учил великий Би-Пи, дряхлая парусиновая тряпка для тебя не соперник.

      Парус – а это действительно был парус, никакая не тряпка, – похоже, прочитал Пашкины дерзкие мысли. И замер, затаил дыхание.

      И Пашка затаил дыхание. И сделал маленький шажок вперед.

      Но парус на провокацию не поддался: прикинулся неживым, совсем как занавес в театре. В театре Пашка, по причине одиннадцати лет и проживания в захолустном Мартышкине, бывал не так уж часто, раз пять, не больше. Четыре раза они с классом ездили в Питер, а пятый… В пятый раз театр сам пожаловал к ним в школу и оккупировал спортивный зал. Вообще-то, это был не театр, а сборище трех придурков самого замшелого возраста – примерно Пашкиной бабки, никак не младше… Трех голодных замшелых придурков. Пашка сам видел, как они наворачивали котлеты и компот в школьной столовой. Перед самым спектаклем.

      Спектакль назывался «Маленькая Баба-яга».

      И скептически настроенный Пашка некоторое время гадал, кто же из троих будет этой самой маленькой Бабой-ягой: старая грымза или плохо выбритый чудик, похожий на цыгана. Третьего – самого древнего и к тому же бородатого – Пашка отверг сразу же: цыганистая Баба-яга – это еще куда ни шло, но с бородой…

      Маленькой Бабой-ягой, как и следовало ожидать, оказалась старая грымза. Даже из последнего ряда, где устроился Пашка, были видны ее скорбные морщины. А старый хрыч с бородой играл Ворона, все время поучавшего Бабу-ягу, как жить. По ходу пьесы у него вылетела вставная челюсть, и это было самым убойным местом во всем спектакле.

      Но не менее убойным оказалось то, что Пашка этого не заметил. Как не заметил всего остального. А к середине плюгавого представления перекочевал с последнего ряда на первый. И все из-за актрисы, появившейся в самый последний момент.

      Прямо на сцене.

      Актеров было не трое – четверо! Четвертую, самую главную, Пашка не заметил. Она возникла из воздуха, из жалких декораций, которые теперь вовсе не казались жалкими. Она была такой красивой, что Пашка едва не расплакался. Ну, конечно, он не расплакался, это было бы слишком, но маленькое сердце в его маленькой груди слиплось и растаяло, как первый, еще не окрепший снег. Под лучами осеннего, застенчивого, усталого, темно-рыжего солнца. Именно такой была Актриса – темно-рыжей, усталой и коротко стриженной. «Только бы она не кончалась, эта дурацкая пьеса, только бы не кончалась!» – заклинал Пашка.

      Но «Маленькая Баба-яга» завершила свою жизнь в положенный срок – ровно через час пять минут. И актеры погрузились в старенькую, видавшую виды «шестерку».

      Все четверо.

      И темно-рыжее солнце – тоже.

      И тогда Пашка решился. На ватных ногах он подошел к Актрисе, готовой захлопнуть дверцу, и таким же ватным голосом прошептал:

      – Можно