На солнце или в тени (сборник). Лоренс Блок

бы пришила тебе прокладку из плюша, – шепчет Мэй, разравнивая блестки, чтобы они не торчали, а лежали плоско. – Но у нас нет времени.

      Паулина смотрит на рыжую гриву Мэй, которая опустилась перед ней на колени и помогает надеть «костюм».

      Странно, но на секунду у нее перехватывает дыхание.

      – И надо надеть еще это, чтобы тебя не загребли в «холодную», – говорит Мэй, набрасывая на плечи Паулины длинную пелерину, отделанную павлиньими перьями.

      – Я привыкла раздеваться на холоде, – говорит Паулина.

      Мэй молчит, просто смотрит на нее, улыбается и подмигивает.

      Они стоят за кулисами, в темноте и прохладе. Музыка в зале играет так громко, что пол вибрирует под ногами Паулины, обутыми в абсентово-зеленые домашние туфли.

      Мэй выглядывает из-за занавеса, закрывающего задник сцены.

      – Он все еще там? – спрашивает Паулина.

      Мэй кивает.

      – Я поговорила с ребятами в яме. У них есть пятнадцать секунд чистяком. Если дольше, администратор проснется, и тогда ты попала.

      – Ясно, – кивает Паулина, хотя понятия не имеет, о чем говорит Мэй. Она знает только одно: все ее тело напряжено и звенит, словно туго натянутая струна. Сжатая пружина, готовая распрямиться.

      – Ты уже как очищенное яйцо. Так что просто пройдись там, как девушка Зигфелда[6], поняла?

      Паулина кивает.

      – Пару раз качни бедрами, дерни ножкой. И следи, чтобы она не сильно распахивалась, – шепчет Мэй, плотнее запахивая пелерину на дрожащих плечах Паулины. – А то копы тебя оштрафуют на двенадцать долларов.

      Паулина выходит на сцену, которая не больше боксерского ринга.

      Делает пару шагов, неуверенно замирает. Никогда в жизни она не была настолько обнажена и уязвима.

      – Давай, красавица, – шепчет Мэй из-за кулис.

      Паулина даже не представляла, что на сцене такой жаркий свет. Зал затянут клубящейся дымкой, и ей не видны упыри, как называет их Мэй (упыри, которым хочется посмотреть на розовенькое мясцо).

      Внезапно музыка делается еще громче, и прожектор высвечивает Паулину.

      Она не успевает сообразить, что происходит, но уже движется, качая бедрами. Павлиньи перья щекочут ей плечи, руки и бедра.

      Грохочет музыка, Паулина вышагивает по сцене, распуская завязку пелерины. Ее крепкая грудь устремлена вперед.

      Ее тело сверкает, ее соски как две алые розы.

      Она идет с гордо поднятой головой и ощущает себя королевой, ее разгоряченная кожа сияет.

      Из зала доносится свист и хриплые возгласы, кто-то смеется, хлопает в ладоши.

      Ее глаза привыкают к необычному освещению, и теперь она видит собравшихся в зале мужчин – смутно, но видит.

      А вот и он, думает она. Да, ее муж тоже здесь, сидит в первом ряду, рядом с мертвенно-бледным, худым барабанщиком без пиджака, точно как на картине.

      Красный, как рак, с широко распахнутыми глазами, он выкрикивает ее имя. Громко, потом еще громче.

      Паулина, что ты здесь…

      Он уже вскочил на ноги.

      Паулина!

      Тромбон

6

Имеются в виду девушки, танцевавшие в театральных постановках «Безумства Зигфелда», очень популярных на Бродвее в первой четверти XX в.