Смерть после. Владимир Викторович Савинов

сиплые крики, хлестнул саблей по лицу еще одного, отбил удар копья и проткнул горло тому, чьи руки держали это копье.

      Сталь запела отчаянно и жестоко, высекая искры из солнечных лучей, срезая мечты и надежды, вплетая скорбь в грядущее, плодя вдов и сирот. Вскрикивали ружья и револьверы, пороховой дым спорил с маревом песочной пыли. Небо больше не было светло-голубым, к нему лепились заплаты копоти, по нему ползли дымные судороги, оно увядало и раскисало, вздрагивало в такт пляске огня там, далеко внизу и отражало сумятицу душ, высекающих этот огонь, вынужденных умирать и убивать – снова и снова.

      Битва продлилась не больше трех минут – почти бесконечных последних для многих сотен людей, но ничтожных для циферблата истории. Контрудар египтян был сломлен, волна кавалерии отхлынула, одну четверть своей массы отдав небу и песку, другую бросив на произвол судьбы. Лишь немногие из тех, кто остался, продолжали сражаться, имея надежду – прочие бились уже не во имя победы, а с тем лишь, чтобы дороже продать свою жизнь, взять с собой в страну заката, пусть немного, вражьей боли.

      Бродвуд был одним из тех, кто не отчаивался. Он успевал отбить каждый удар и сам рубил на все стороны, упорно продвигаясь сквозь океан дервишей, заставляя израненного коня идти по мертвецам. Но махдистов было слишком много, одно из их длинных копий глубоко вонзилось коню Бродвуда в шею, он встал на дыбы, замер, будто героическое изваяние и плашмя рухнул набок. Бродвуд вылетел из седла, приложился плечом о камни, вскакивая, услышал сочный, отвратительный хруст в левой лодыжке, с хрипом принял обжигающий удар боли, оттолкнул навалившегося откуда-то махдиста, выхватил из набедренной кобуры револьвер Веблей, и застрелил его.

      Боль отступила, в глазах немного прояснилось, Бродвуд встал на левое колено, поднял голову и вскинул револьвер. Дервиши подступали со всех сторон, но каждый выстрел кавалериста бил точно в цель, отсекал именно ту голову махдистского войска, которая намеревалась укусить первой.

      Снова загремели ружья. Одна пуля прошла росчерком, вскользь, лишь рассекла Бродвуду бровь, но другая осой впилась под ключицу, еще одна, довершая дело, опалила грудь. Бродвуд повалился набок, отстрелял оставшиеся патроны, и перекатился за круп своего еще живого, тяжело хрипящего коня.

      Боль оглушала, жадно вытягивала из тела жизненные соки. Задыхаясь от тяжелой, душащей рези в груди, Бродвуд перезаряжал оружие. В барабан Веблея легла одна пуля, вторая, третья, четвертая…

      Вспышка света на секунду ослепила Бродвуда – он отшатнулся – острие махдистской сабли просвистело перед самым его лицом, в миллиметре от глаз.

      Веблей защелкнулся, курок раз, другой тукнул по пустой каморе – затем грянул выстрел…

      Бродвуд прижался спиной к своему умирающему скакуну, почувствовал, как вздымается и опускается на последних издыханиях его израненное тело – теперь не снежно-белое, а серое в грязных бурых пятнах.

      Солнце сияло невыносимо ярко. Бродвуд хотел отвернуться,