Сочинения. Том 2. Иду на грозу. Зубр. Даниил Гранин

смастерил себе кое-какую аппаратуру и занялся исследованием природы запахов. Он засовывал себе в нос специальные ампулы, иногда доводя себя этими жестокими опытами до обмороков.

      Он принадлежал к редкому, счастливому типу ученых, для которых все, за что бы они ни брались, становится объектом науки.

      Ему предлагали писать учебники, монографии. Он отказывался. Вместо этого время от времени в журналах появлялись маленькие статьи, вернее, заметки на две-три странички.

      – Чем тщательнее выполнена работа, тем меньше о ней приходится писать, – утверждал Аникеев.

      Сразу после разоблачения Берия Аникеева вызвали в Москву. К тому времени Лихов уже стал академиком, получил множество наград и ведал целым управлением. Он предложил Аникееву возглавить один из институтов. Аникеев отказался.

      Лихов пробовал его уговорить – хотя бы на должность начальника отдела.

      – Не интересуюсь, – сказал Аникеев, – давай лабораторию, и то маленькую, не больше четырех сотрудников.

      Лихов задумался.

      – Не слишком ли ты самоуверен? – сказал он. Аникеев пожал плечами.

      – Посмотрим.

      – Я бы не решился сейчас взять лабораторию, – сказал Лихов.

      Аникеев оглядел роскошный, огромный кабинет.

      – Жалко?

      – Страшно. В лаборатории нет ни академика, ни лаборанта. Там только хороший экспериментатор – или плохой.

      – Да, здесь иной масштаб.

      – Да, здесь я академик. Прощаясь, Лихов сказал:

      – Наверное, ты прав… иногда мне самому снится зайчик гальванометра. Никак не установить его на ноль. Сны административного физика. А потом я просыпаюсь и долго убеждаю себя, что на этом месте тоже должен сидеть ученый. Что мне нужны масштабы. И еду в эту контору.

      Лаборатория Аникеева была на особом положении – так он поставил дело.

      Он организовал себе отдельную мастерскую, раздобыл два станка, нанял механика и раз навсегда избавился от мелкой зависимости. Тертые, все перевидавшие снабженцы выполняли его заявки вне очереди. Иначе он обрушивался на них на первом же совещании, обращался в партком, дирекцию, главк, стенгазету. Для него не существовало препятствий. Он шел как танк, все подминая, беспощадный и неумолимый, грохоча и ругаясь. От своих помощников он требовал безусловной исполнительности. «Идей у меня самого девать некуда – предупреждал он, – хватит на вас всех. Мне нужны люди, которые делают то, что мне надо».

      Крылов прощал ему все, переполненный счастьем оттого, что наконец мечта его исполнилась. Ослепительных открытий в ближайшие месяцы не предвиделось, угодить Аникееву было нелегко, каждый день выяснялось, что Крылов не умеет паять, печатать на машинке, ладить со стеклодувом или что-либо в этом роде. Но спустя пять минут после очередного разноса Аникеева в глазах Крылова опять проступала блаженная ухмылка. Счастье так и сочилось из него. Оттого, что на него кричит сам Аникеев. Оттого, что в таблицах растут столбцы чисел, добытых им, Крыловым. Оттого, что винегрет