Сочинения. Том 2. Иду на грозу. Зубр. Даниил Гранин

А я больше не играю на трубе. Ты перевоспитал меня. Я стал как все, рядовой работяга. Между прочим, у тебя какая зарплата? В три раза больше моей? Поэтому твоя действительность в три раза прекрасней, чем моя. – Он подмигнул Аде. – И соответственно раза в четыре приятней, чем ваша. Поэтому идеалы Олег может иметь более высокие, его муки творчества – это не для нас, нам бы десятку-другую наишачить.

      – Ах ты, поросеночек, – сказал Тулин. – Как ты вырос! Ты стал философом.

      Давно уже с какой-то мыслью Крылов следил за Петру-шей. И вдруг сказал:

      – Жаль, что ты бросил играть на трубе. Может, это и было твое призвание.

      Петруша живо повернулся к нему, хотел что-то ответить, но махнул рукой и зло рассмеялся:

      – Ужас какие вы все положительные! Особенно ты, Сере-га. Как был карась-идеалист, так и остался. Никакого прогресса. Удивляюсь, как это тебя еще терпят в институте! Когда тебя выставят, двигай ко мне, так и быть, устрою.

      Ада неумело закурила сигарету и сразу же притушила.

      – Ну а теперь катись, – сказал Тулин. Петруша положил обсосанный лимон.

      – Диспута не получилось. Извините за компанию. – Он встал. – Принимайте «примазин» – поможет, особенно в семейном положении. – Сунул руки в карманы и, позвякивая мелочью, удалился к своему столику.

      Первой прыснула Симочка, за ней остальные. Крылов тоже смеялся, не зная чему. Они почувствовали себя вдруг очень молодыми, очень голодными и накинулись на остывшие шашлыки. «Экземпляр! Ну и экземпляр!» – повторял Возницын. Его все приводило в восторг. На него было приятно смотреть. Шашлык, который он ел, был самый лучший, тулинская тема – самая перспективная, Петруша – диковинное явление, нетипичное, отныне разоблаченное и обреченное…

      – Сережа, – сказала Ада, – что у тебя все же случилось?

      – У меня? Ничего!

      Тулин внимательно посмотрел на него.

      – Вытри нос, у тебя нос потеет, когда врешь.

      – Отцепитесь вы, – сказал Крылов. – Ну, поругался с Голицыным, что особенного?

      – Ага, поругался! – сказал Тулин. – Твой Голицын – скелет, хватающий за горло молодые таланты, старый колпак, наследие прошлого.

      – Хуже всего, он несправедливый человек, – свирепо добавил Крылов, и все рассмеялись, как будто он сказал глупость.

      – Давай, давай! Мне, брат, мало, чтобы меня хвалили друзья, мне надо, чтобы ругали моих врагов. Но… – Тулин поднял шампур. – Но ты, Сереженька, должен быть с Голицыным кроток и ласков, ибо он будет курировать наши полеты, и надо, чтобы он перепоручил это тебе.

      По мере того как Тулин разворачивал свои хитрые планы, Крылов мрачнел. Наконец он решился:

      – Это невозможно. Дело в том… – Во рту у него вдруг пересохло, он жадно хлебнул вина. – В общем, я ушел из института.

      – Я чувствовала, – сказала Ада.

      Они заставили его рассказать все. Поощренный их вниманием, он приободрился. Почему бы ему не рассказать? Чего ему стесняться? Ничего страшного. По отношению к Тулину его поведение было подвигом. Он заслуживал похвалы, утешения, благодарности. Он пал жертвой,