Сочинения. Том 2. Иду на грозу. Зубр. Даниил Гранин

стоял высокий мужчина, растрепанный, в пижаме, босой. Припухшие глаза его ничего не отражали, там было мутно, как в запотевшем стекле.

      – Раньше времени явились. Ну да ладно, – сказал он.

      – Простите, мне нужно… – начал было Крылов, но мужчина перебил его:

      – Я, я самый и есть Алексей Романов, да проходите же вы. – Он сердито втащил Крылова, захлопнул дверь. – И ради бога, помолчите, голова трещит, все одно ничего не слышу. Сперва посмотрите, потом будете высказываться.

      По коридору, мимо прикрытых дверей, он привел Крылова в большую комнату с застекленным фонарем, на полу стояли подрамники, множество холстов лицом к стене, валялись окурки, воздух был спертый, на кушетке лежала грязная подушка, измазанный красками столик уставлен бутылками, и на тарелке коричневые пирожки.

      – Садитесь спиной к свету, – сказал Романов. – Алкоголю хотите? Ну и шут с вами.

      Он взял ближайшую картину и поставил ее на мольберт. Крылов прислушался: в квартире было тихо. Ситуация, подумал он. А, будь что будет!

      – Отсвечивает? – спросил Романов. – Подвиньтесь. Еще. Вот сюда.

      Он подождал, снял картину и поставил следующую.

      – Отдерните занавеску! Мало. Да шевелитесь же вы. – Он покрикивал, почти не глядя на Крылова, и взгляд его оставался тусклым и безразличным, и движения, которыми он снимал и ставил картины, были машинальны.

      Крылов послушно отодвигался, наклонял голову и все время думал: а что, если Наташа в соседней комнате, за стеной?

      – Ну как? – спросил Романов.

      – Очень интересно, – громко сказал Крылов. – А что это за станок?

      – Да не орите вы. При чем тут станок. Ну, строгальный. Устраивает? Важно было показать глыбу металла, покорную человеку. Контраст холодной стали с человеческой рукой.

      Пока он, снисходительно морщась, объяснял картину, Крылов искал следы Наташи, хотя бы малейший признак ее присутствия, что-нибудь связанное с ней.

      – Подходит? – нетерпеливо спросил Романов. – Эту я отложу. Вы вообще смыслите что-нибудь в живописи?

      Крылов заставил себя вглядеться, он задавал какие-то вопросы, кивал, поддакивал.

      Закопченный белозубый машинист стоял у паровоза. Паровоз был нарисован здорово, совсем как настоящий. Машинист тоже был красивым и могучим.

      «Гидростроители». По плотине шли строители, все молодые и белозубые, и нечеловечески железобетонные.

      Двери в коридор полуотворены, и ни звука не слышно.

      Красиво освещенные сталевары – опять могучие, улыбчивые, и опять не люди, а тупые роботы, – сколько таких бездушных картин видел он – в гостиницах и домах отдыха, в фойе кино.

      – Невероятно, – говорил Крылов. – Неужели вы сами все это придумали?

      – Ну и послал мне Бог… – говорил Романов. – Это ж с натуры. И плотина с натуры.

      – …Важно установить равновесие между формой и цветом, – зевая, говорил Романов. – Вот как здесь, оптимистическое соотношение…

      – Совершенно правильно, – говорил Крылов, – каждая форма