Остров Надежды. Аркадий Первенцев

могилу, а то и этого сделать им некогда. Конусок из нержавейки водрузят, пришьют дощечку – и на том все заботы… Вспомнят в дни юбилея, ежели по качеству содеянного подходит, и опять каждый за свои дела…

      – Ладно ты, Евсей, – остановил его сидевший рядом мужчина с двойной планкой орденов. – Теперь – следопыты, наследники славы… Тебя разве мало вызывают в школы, на собрания?..

      – Так я-то еще не под конусом! – сказал первый и опять занялся размешиванием стойкого рафинада.

      Отдельно, в глубоком продавленном кресле, неподвижно сидела маленькая старушка в черном шарфе на седой, гладко зачесанной голове. Большие, знавшие физическую работу кисти рук тяжело лежали на коленях. Отрешенный взгляд заплаканных глаз выражал неизбывное горе. Это была мать Лезгинцева. Судя по всему, она чувствовала себя здесь одинокой и чужой. На нее мало обращали внимания, обносили даже чаем.

      Скорбные сожаления нагнувшегося к ней Дмитрия Ильича она выслушала бесстрастно, будто не веря им. И только в конце поднесла ладони к лицу, уткнулась в них, заплакала.

      Татьяна Федоровна тронула Ушакова за плечо, недружелюбно глянула на старушку.

      – Пойдемте. Мне надо с вами поговорить.

      Мать отняла руки от лида, сжала бескровные губы. Тихо, будто разговаривая с собой, сказала:

      – Она тут командир. Она и его утащила…

      В спаленке Татьяна Федоровна села у трельяжа с накинутой на него черной траурной кисеей, а Ушакову предложила пуфик. Неудобство низкого пуфика восполнялось открывавшимся из окна видом широкого проспекта с громадами новых домов на сизом метельном фоне.

      В войну проспекта не было. Невдалеке шли упорные бои между траншейными войсками. Бывший боец, вероятно, не смог бы признать местности, так все изменилось.

      На стенах – на фотографиях – Лезгинцев. Он появился тут недавно, после смерти.

      – Поглядите на этот снимок – Юрий с командующим. Он еще не получил Героя. А на другом – с главкомом. А это? Узнаете Максимова? А вот у лодки. Снимал московский репортер. Волошин, возле него старпом Гневушев, штурман Стучко-Стучковский… Вам все знакомы.

      Расплывчатый силуэт подводной лодки, очертания рубки больше угадывались. Снимок был сделан, судя по одежде и пейзажу, летом.

      – «Касатка»?

      – Да, Дмитрий Ильич. Неправда ли, будто сто лет прошло? Не кажется ли вам?

      – Пожалуй…

      – Вам тоже тяжело?

      – Как и всем остающимся в живых.

      – То есть? – она нетерпеливо ждала ответа.

      Дмитрий Ильич подвинулся к окну и, продолжая наблюдать за непрерывным движением на проспекте, ответил:

      – Мертвому все безразлично.

      – Утешение слабое. – Она зябко поежилась, искоса посмотрела на себя в зеркало: – Говорят, я стала хуже.

      – Я бы не сказал, – уклончиво ответил Дмитрий Ильич, не склонный продолжать разговор в таком духе. – Если уж говорить откровенно, вы переменились к лучшему… Извините меня…

      – Я