Сказка о принце. Книга вторая. Алина Равилевна Чинючина

этом сегодня. И был столь любезен, что даже принес мне соболезнования. Разумеется, частным образом, – прибавила она с короткой усмешкой, стискивая пальцы.

      – Ваше высочество…

      Изабель встала, неторопливо прошла взад-вперед по комнате. Фигура ее, закованная в панцирь корсета, была прямой и гордой.

      – Не волнуйтесь за меня, Лестин, я в полном порядке, – спокойно и ровно сказала она.

      На мгновение лорду показалось, что перед ним королева Вирджиния – таким холодом повеяло от девушки.

      – Это все, что вы хотели сообщить? – спросила Изабель, равнодушно глядя на Лестина.

      – Да, ваше высочество. Простите меня…

      – В таком случае я вас больше не задерживаю.

      Глаза ее – темно-карие, прежде теплые – теперь показались Лестину двумя кусками льда.

      * * *

      В начале сентября 1598 года от рождества Христова Иветта Радич, дочь графа Карела Радича, умерла. Никто не знал об этой смерти, а если бы и знал, не поверил бы, потому что официально Иветта Радич погибла год назад. Но на самом деле умерла она именно этим теплым, ясным сентябрем, ночью, на поляне возле охотничьего домика в имении своего отца.

      Ее больше нет. Она убита. Больше ничего нет. Ни жизни, ни радости, ни горя. Просто пустота. Зачем нужно куда-то идти и переставлять ноги, если гораздо проще сжаться в комок и не двигаться, не шевелиться; закрыв глаза, остаться в пустоте и тишине… И увидеть Патрика. Живого, настоящего. Он смеется и говорит ей, что это ошибка, что он жив и скоро найдет ее…

      …Вета очнулась в поле, в каком-то стоге сена, куда она зарылась, спасаясь, видимо, от ночной прохлады. Как она попала в это поле, в этот стог, где это? Она не знала. Пролежав всю ночь там, на поляне, где остался Патрик, ранним утром она поднялась и, шатаясь, словно пьяная, пошла, едва переставляя ноги, сама не зная куда.

      Где-то, наверное, она потом ходила, но где? И сколько? Из забытья ее выводил голод. Жестокий, почти звериный голод; он заставлял тело двигаться почти инстинктивно, идти куда-то, чтобы только добыть еду.

      Время спуталось, дни то тянулись, то мелькали минутами. Вета то впадала в беспамятство, то, выныривая на поверхность, с удивлением обнаруживала, что уже давно день, а она лежит где-то в траве, то – что смеркается и надо бы где-то укрыться на ночь, но тут же ей становилось снова все равно, и она опять впадала в оцепенение. Иногда вдруг точно просыпалась и вспоминала все, что случилось, и начинала рыдать так, что казалось – вот-вот разорвется сердце, и это будет даже лучше, потому что как она может жить одна, без Патрика, без того, кто был смыслом ее жизни. Наплакавшись, снова уплывала куда-то в тяжкую дрему… и все повторялось без конца.

      Правда, несколько раз она все-таки ухитрялась каким-то образом снова попадать в свой стог – значит, все-таки запомнила дорогу и возвращалась.

      Иногда она обнаруживала себя в каком-то грязном трактире жующей хлебную корку или похлебку – значит, ее кто-то кормил или она сама покупала еду. Иногда сквозь туман проплывали какие-то лица – брезгливые, удивленные, равнодушные,