Любовные письма Лу Понтеведры. Двадцать писем о любви и одна песнь отчаяния. Аше Гарридо

лечь на пол и слушать эти серые доски, слушать их пыльный глуховатый голос, тихую речь. Что бы услышал ты?

      Еще я хотел бы тебе сказать, что теперь, когда я осознал тот непростой факт, что я пережил собственную смерть, мне очень трудно поверить в смерть. В необратимость смерти. Для этого пришлось бы выкинуть самого себя из собственной картины мира. Я знаю, человеческая психика способна на многое, лишь бы не встречаться с такими вещами. Не понимаю, зачем это так устроено. Разве не проще было бы прощаться с дорогими усопшими на время, махать вслед рукой: где-то встретимся… Зачем эта безнадежность, это отчаяние?

      Хотя я и сам не могу не плакать от тоски и бессилия, когда понимаю, что здесь и сейчас тебя уже нет. Что если мы встретимся снова, то не здесь, не сейчас. Что эту жизнь, сколько бы ее ни было, мне придется доживать без тебя. А для новой встречи придется пройти все тяготы и хлопоты смерти, рождения, детства, отрочества, юности…

      Но я не могу избавиться от надежды, что встречу тебя еще в этой жизни.

      Подруга однажды сказала, что было бы здорово, если бы была возможность меняться жизнями, судьбами, телами и душами. Чтобы тот, кто умер, не израсходовав запас жизненных сил, заступал бы на вахту вместо того, кто жив, здоров, но источен неисцелимой тоской, хочет избавиться от каторги бесцельного и безрадостного существования.

      Так бы опа – и поменялись местами: один пришел, другой ушел, принял на себя неисполненные обязательства в качестве оплаты за проживание в этом теле, а по исполнении стал бы жить свою собственную жизнь, уже не оглядываясь на прежнего владельца. Правда, непонятно, как дальше с тем, кто сдал пост. Не станут ли его считать дезертиром неведомые вышние силы? Не понесет ли он за свой уход какую-нибудь особо жестокую кару? Мне кажется, это было бы действительно жестоко и несправедливо.

      Ведь я могу заболеть и попросить друга доделать какую-то работу за меня. Конечно, я не получу этот опыт, если сам не сделаю эту работу. Но я смогу ее сделать после выздоровления, когда буду сильнее и разумнее.

      Почему бы и душам не выручать друг друга?

      Сам удивляюсь, как я дошел до таких мыслей, и дурацких, и нелепых. Очень многое устроено в мире не так, как хотелось бы мне. Этот мир приходится принимать таким, какой он есть. Хотя… подожди-ка, этот мир полон историй о тех, кто не соглашался примириться с той или иной данностью этого мира – и вдруг она оказывалась не такой уж незыблемой. Хотя конечность и неопределенность остаются непоколебимыми. Что ж, против неопределенности я ничего не имею, к ней можно привыкнуть, она таит не только злые, но добрые шутки.

      Я только задаюсь вопросом: так ли уж незыблема определенность конечности в этом мире неопределенности? Почему неопределенность делает исключение только для нее? Всего две вещи назначены определенными: мы когда-то родились и мы когда-то умрем. Но мы могли и не родиться… Можем ли мы не умереть?

      Вот о чем я думаю, глядя на молодые березы, пронзительно сияющие на фоне