Вечный зов. Том 2. Анатолий Степанович Иванов

и он не доставал уже до земли.

      Наташа разобрала свою постель, но раздеваться медлила. Присела на кровать, посидела, потом встала, подошла к окну, принялась высматривать что-то во мраке.

      – Да что ты все маешься? – проговорила старуха. – Отбей телеграмму, да и вся недолга.

      – Легко сказать. А если…

      – Что если? Будешь жить, как жила. Не во зверях живешь, как я когда-то…

      – Как это во зверях… вы жили? – повернулась к ней Наташа.

      Бабка Акулина, высохшая, маленькая, в одной нижней рубашке, завертела беспомощно головой, уже повязанной на ночь по-старушечьи стареньким платочком, виновато и обескураженно заморгала.

      – Ах ты, якорь меня тресни! – пробурчала она недовольно. – Язык бабий… – Она села на кровать, затеребила завязки на подушках. – Известно как. Старое время было, что тут… Спи давай.

      Наташа подумала: она столько времени живет у этой славной старушки, а ничего, в сущности, о ней не знает. Кто она, откуда, почему живет бобылихой? И вот случайно старуха проговорилась о чем-то, но тут же пожалела об этом.

      – Нет, расскажите, а? – попросила Наташа. – Акулина Тарасовна… Если можно…

      – Чего там! Обыкновенно… Зачем тебе?

      – Вы обо мне все знаете. А я о вас ничего. Вместе ж живем.

      – Живем… Все люди вместе живут. Да поврозь часто думают. В этом все и горюшко на земле. Весь корень тут.

      Наташа, еще более пораженная этими словами, шагнула к старухе, опустилась перед ней на пол, обняла ее худые ноги.

      – Расскажите. Мне это нужно зачем-то… Я столько добра от вас видела! Сделайте еще одно.

      – Чудная, право слово, – вымолвила старуха. – Какое тут добро может, в моем рассказе? Откудова возьмется?

      – Не знаю. Только будет, я чувствую.

      Слабая и сухая грудь старухи тихонько шевельнулась.

      – О-хо-хо, доченька… Все в моей жизни перебывало – и солнышко, и слезоньки. Слез, должно, больше… И счас вот живу как неприкаянная. Ты вот попалась мне, объявилась как-то, согрела маленько.

      – Да все же, все наоборот!

      – Ну, это ведь с какого боку смотря… Человек от человека греется-то. Мужик мой все так говаривал. Хоро-оший он был… якорь бы ему за печенку! – Рука ее, поглаживающая голову Наташи, дрогнула. – Тьфу ты! Отчего мы злые-то такие? Нехорошо, грех.

      Старуха помолчала, глядя куда-то в одну точку. Взгляд ее был грустноватый, но не тоскливый, руку она все держала на Наташиной голове. Потом убрала.

      – Да, верно, слез больше, – неожиданно как-то раздался снова ее голос, скрипучий, изношенный. – А глянешь в глубь-то прожитого, в годы-то дремучие, быльем все густо заросшие, – не-ет, видится, солнышка тож в достатке было, светило оно и обогревало славно… Отчего ж оно так, Наташенька?

      – Не знаю. Я как-то… пока не ощущала такого.

      – Ну, да, ты молоденькая еще… – И продолжала какую-то свою мысль: – Оттого, я думаю вот, что с жизнью-то расставаться тоскливо. Глядишься в нее и выискиваешь в первую очередь