Мы были лжецами. Э. Локхарт

      17

      Осенью после поездки в Европу я затеяла благотворительный проект. Каждый день я отдаю что-то свое.

      Я отправила Миррен старую куклу Барби с очень длинными волосами, из-за которой мы часто ругались в детстве. Джонни получил полосатый шарф, который я любила носить. Ему нравится все полосатое.

      Для пожилых членов моей семьи – мамочки, тетушек, дедушки – коллекционирование красивых предметов – цель жизни. У кого к смерти накопится больше, тот и выиграл.

      Что выиграл? Хотелось бы мне знать.

      Раньше я любила красивые вещи. Как мама, как все Синклеры. Но теперь не люблю.

      Мамуля заполнила наш дом в Берлингтоне серебром и хрусталем, дорогими альбомами и кашемировыми одеялами. Толстые ковры украшают пол, картины местных художников, которых она постоянно скупает, – стены. Ей нравится старинный фарфор, который красуется на видном месте в гостиной. Прекрасный «Сааб» сменился «БМВ».

      Все эти символы хорошего вкуса и процветания бесполезны.

      – От красоты много пользы, – спорит мама. – Красивые вещи делают дом особенным, создают личную историю. И просто дарят удовольствие, Каденс. Ты когда-нибудь слышала об удовольствии?

      Но мне кажется, она врет – мне и себе – о том, зачем ей эти предметы. Дело в том, что радость от новой покупки придает ей, хотя бы на мгновение, чувство власти. Думаю, это поднимает ее статус – дом, полный красивых безделушек, дорогих картин от ее талантливых друзей и ложек от «Тиффани». Антиквариат внушает людям мысль, что пусть мама, окончив престижный Брин-Мор, всего лишь разводит собак, но у нее есть власть – потому что есть деньги.

      Отдаю: свою подушку. Я ношу ее с собой, пока бегаю по городу.

      У двери в библиотеку, прислонившись к стене, стоит девушка. У ее ног бумажный стаканчик для мелочи. Она немногим старше меня.

      – Хочешь подушку? – спрашиваю я. – Наволочку я постирала.

      Она берет ее и садится сверху.

      В эту ночь мне было неудобно спать, но это к лучшему.

      Отдаю: «Короля Лира» в мягкой обложке, которую я читала, оставшись на второй год, – нашла под кроватью.

      Пожертвовала в публичную библиотеку.

      Мне не нужно его перечитывать.

      Отдаю: фотографию бабули Типпер с вечеринки Сельскохозяйственного института, в вечернем платье и с поросенком на руках.

      На пути домой я останавливаюсь у «Гудвила».

      – Привет, Каденс, – машет мне Патти из-за стола. – Ты просто так заехала?

      – Это моя бабушка.

      – Она была великолепна, – посмотрела на фотографию Патти. – Уверена, что не хочешь забрать фото? Можешь пожертвовать только рамку.

      – Уверена.

      Бабушка мертва. Ее фотография ничего не изменит.

      – Ты снова заходила в «Гудвил»? – спрашивает мама, когда я возвращаюсь домой. Она нарезает персики специальным ножом для фруктов.

      – Да.

      – От чего избавилась на этот раз?

      – От старой фотографии бабушки.

      – С поросенком? – Ее губы дергаются. – Ох, Кади.

      – Она