Сказки нашей крови. Владимир Лидский

даже смирением в лице, и она – миниатюрная, тоненькая, едва достающая ему в подмышки; встречные прохожие невольно улыбались, увидев их, некоторые – знакомые – учтиво подымали шляпы, дамы кокетливо хлопали ресницами, жеманясь; Левант с Женей неторопливо обошли окрестности и в полном молчании вернулись домой… после Харькова Жене было трудно привыкать к Парижу и вдобавок следовало уж по-настоящему жить взрослой жизнью, ведь она была как бы мужняя жена, все-таки они вели теперь, что называется, совместное хозяйство и жили полноценной, хоть и не совсем правильной семьей, которой следовало заботиться и о хлебе насущном, а денег, конечно, не хватало, – Франция и вообще не могла быть курортом для них, потому как Левант хоть и поселился в Париже открыто, а все-таки с подложным паспортом; Азеф финансировал своего боевика, в обязанности которого входило наблюдение за эмигрантами, сбор информации и анализ всех тенденций; партия купила для него аптеку, ставшую вскоре местом тайных собраний эсеров; нашли и человека, который мог управлять ею, потому что Левант не знал даже и латынь, – в связи с этим обстоятельством Женечка, несколько обвыкнув, поступила на курсы фельдшериц, – французский у нее был вполне сносный, а немецким она и вообще владела в совершенстве; окончив курсы, стала она за аптечный прилавок, – латынь на занятиях удалось ей прекрасно изучить, она была очень способна к языкам, и так они работали вдвоем, имея в закулисных комнатах еще двух фармацевтов, готовивших при надобности порошки с микстурами и следивших за сменой воды в банках, где дожидались своего часа жирные черные пиявки… жизнь продолжалась, Женя исподволь привыкала к похитителю, но семья все равно не получалась, потому что не хватало в ней того, что делает супругов неразрывными, неразлучными и неспособными существовать отдельно, того, что совмещает супружескую кровь, которая должна течь в будущее общим руслом… как-то Женя, сидя дома за столом, чистила картошку, а Левант отдыхал позади на декадентской плюшевой софе с газетою в руках, – изредка, опустив газетный лист, Левант вглядывался в Женин полупрофиль – она сидела несколько наискосок… его взгляд скользил по ее спине, плечам, и, подымаясь выше, плутал в мягких волосах… с умилением глядя на ее маленькое ушко, точеное, будто бы вырезанное способным скульптором давешних эпох, он думал: отчего я тебя так люблю, душа моя? – и все смотрел, смотрел: что-то в самом деле античное было в этом ушке… он глянул на тонкую полоску шеи, не прикрытую стоечкой воротника, – там дрожали младенческие завитки волос, и у него сердце сжалось при виде этих трогательных черт… машинально встав, он подошел к ней и шепотом сказал: позволь, душа моя, поцеловать… она резко повернулась, может быть, испугавшись неожиданности просьбы и растерянно посмотрела на него: поцеловать? – и он подтвердил: поцеловать… опустив ресницы, она отвернулась к окну, а он нагнулся, расценив этот поворот, как разрешение, и прикоснулся сухими губами к ее шее, к этой скупой полоске обнаженной