Жили старик со старухой. Сборник. Валерий Викторович Бронников

как рукомойник!

      – Тьфу! Старая, ты дашь мне работу сделать или как?

      – Я-то роблю, роблю, никакой благодарности. А ты рази робишь? Каку рвань опять принёс? Таку носит сельповска секлетарша. У неё одёжка, как дырява сетка, соблазнят не токо председателя, а и всех мужиков, да чё да. Поливат одёжу каким-то зюрантом, чтобы моль не завелась и запах был. Вот на запах мужики и клюют, он заместо приманки, ли чё ли. Сквозь одёжку всё исподне видать, совсем стыд потеряли! А, может, стыд им при рождении не дали? Каки-таки новы моды пошли задом вертеть да чужих мужиков соблазнять, ли чё ли?

      Дед сидел, глядя на свою супружницу, открыв рот. Он хотел что-то сказать, но все слова куда-то подевались. Старик себя рукомойником не считал. Он всю жизнь работал, сейчас тоже в меру своих сил трудился на благо своей семьи, а его обозвали рукомойником и бездельником. Спорить больше не было никаких сил. Он украдкой достал из-под сетки фляжку и пригубил. Закусить было нечем, поэтому он поднял на уровень глаз сетку и стал рассматривать дыру, прислушиваясь к себе и чувствуя, как внутрь, в район желудка, забирается тепло, остужая закипевшую в душе злость.

      «Пусть языком мелет», – подумал он, – «Мне-то что? Как ли эту конфронтацию переживу!»

      Он, хоть и мысленно, употребил слово, которое случайно услышал, не понимая его подлинного смысла, но, считая, что оно как раз сейчас подходит для его тайных мыслей.

      – Ты чё дыру рассматривашь, как в первый раз видишь?

      – Дыра дыре рознь. Эту вижу в первый раз.

      – А чё её разглядывать? Дыра она и есть дыра.

      – Не скажи! Дыры все разные. Старые и чинить уже неохота, одни ремки, а энта новенька, приятно посмотреть. На старые дыры я и смотреть даже не хочу, не только что-то с ними делать.

      – Ишь, какой привередливый! Новы ему подавай! Синебрюха она и есть синебрюха! Садись, чай поспел. Самовар токмо сам ставь на стол, остально расставлено. Рыба того году, сейгошней нет. Ты токо сети чинишь да дыры разглядывашь, а рыбы нет.

      – Хоть бы стопку налила… Починю сетку и наловлю.

      – Нече стару организму спаивать, чай не празник, а буден день, хоть и суббота. И скоко в вас влезат?

      – На сухую и чай не пойдёт. Спасибо, сыт!

      Старик опустил сеть и смотрел в одну точку.

      – Ты, злыдень, поставишь самовар али нет? Налью одну и, чтобы больше ни-ни.

      Старик мгновенно поднялся со стула, взял самовар и, как пушинку, водрузил на стол. Самовар был горячий и тяжёлый, но он это делал столько раз, что даже не задумался над этой проблемой, а просто перекинул его на стол по пути и всё, как перекладывают с места на место какую-нибудь вещь.

      Супруги сели по разные стороны стола, каждый на своё излюбленное место. Авдотья Лукинична налила чай себе в чашку, а супругу в стакан, встала из-за стола, принесла початую бутылку водки и налила гранёную стограммовую стопку, но не до краёв, а на две трети.

      – Явно пожалела, – Иван Ильич неотрывно смотрел на процесс наполнения стопки.

      – Тебе хоть тазик налей, всё мало!

      Старик поднёс стопку