История одного города. Господа Головлевы. Михаил Салтыков-Щедрин

другой день, едва позолотило солнце верхи соломенных крыш, как уже войско, предводительствуемое Бородавкиным, вступало в слободу. Но там никого не было, кроме заштатного попа, который в эту самую минуту рассчитывал, не выгоднее ли ему перейти в раскол. Поп был древний и скорее способный поселять уныние, нежели вливать в душу храбрость.

      – Где жители? – спрашивал Бородавкин, сверкая на попа глазами.

      – Сейчас тут были! – шамкал губами поп.

      – Как сейчас? куда же они бежали?

      – Куда бежать? зачем от своих домов бежать? Чай, здесь где-нибудь от тебя схоронились!

      Бородавкин стоял на одном месте и рыл ногами землю. Была минута, когда он начинал верить, что энергия бездействия должна восторжествовать.

      – Надо было зимой поход объявить! – раскаивался он в сердце своем. – Тогда бы они от меня не спрятались.

      – Эй! кто тут! выходи! – крикнул он таким голосом, что оловянные солдатики – и те дрогнули.

      Но слобода безмолвствовала, словно вымерла. Вырывались откуда-то вздохи, но таинственность, с которою они выходили из невидимых организмов, еще более раздражала огорченного градоначальника.

      – Где они, бестии, вздыхают? – неистовствовал он, безнадежно озираясь по сторонам и видимо теряя всякую сообразительность. – Сыскать первую бестию, которая тут вздыхает, и привести ко мне!

      Бросились искать, но как ни шарили, а никого не нашли. Сам Бородавкин ходил по улице, заглядывая во все щели – нет никого! Это до того его озадачило, что самые несообразные мысли вдруг целым потоком хлынули в его голову.

      «Ежели я теперича их огнем раззорю… нет, лучше голодом поморю!..» – думал он, переходя от одной несообразности к другой.

      И вдруг он остановился, как пораженный, перед оловянными солдатиками.

      С ними происходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно, в глазах у всех, солдатики начали наливаться кровью. Глаза их, доселе неподвижные, вдруг стали вращаться и выражать гнев; усы, нарисованные вкривь и вкось, встали на свои места и начали шевелиться; губы, представлявшие тонкую розовую черту, которая от бывших дождей почти уже смылась, оттопырились и изъявляли намерение нечто произнести. Появились ноздри, о которых прежде и в помине не было, и начали раздуваться и свидетельствовать о нетерпении.

      – Что скажете, служивые? – спросил Бородавкин.

      – Избы… избы… ломать! – невнятно, но как-то мрачно произнесли оловянные солдатики.

      Средство было отыскано.

      Начали с крайней избы. С гиком бросились «оловянные» на крышу и мгновенно остервенились. Полетели вниз вязки соломы, жерди, деревянные спицы. Взвились вверх целые облака пыли.

      – Тише! тише! – кричал Бородавкин, вдруг заслышав около себя какой-то стон.

      Стонала вся слобода. Это был неясный, но сплошной гул, в котором нельзя было различить ни одного отдельного звука, но который всей своей массой представлял едва сдерживаемую боль сердца.

      – Кто тут?