История одного города. Господа Головлевы. Михаил Салтыков-Щедрин

бы чего не сталось!

      Громада разошлась спокойно, но бригадир крепко задумался. Видит и сам, что Аленка всему злу заводчица, а расстаться с ней не может. Послал за батюшкой, думая в беседе с ним найти утешение, но тот еще больше обеспокоил, рассказавши историю об Ахаве и Иезавели.

      – И доколе не растерзали ее псы, весь народ изгиб до единого! – заключил батюшка свой рассказ.

      – Очнись, батя! ужли ж Аленку собакам отдать! – испугался бригадир.

      – Не к тому о сем говорю! – объяснился батюшка. – Однако и о нижеследующем не излишне размыслить: паства у нас равнодушная, доходы малые, провизия дорогая… где пастырю-то взять, господин бригадир?

      – Ох! за грехи меня, старого, Бог попутал! – простонал бригадир и горько заплакал.

      И вот, сел он опять за свое писанье; писал много, писал всюду.

      Рапортовал так: коли хлеба не имеется, так, по крайности, пускай хоть команда прибудет. Но ни на какое свое писание ни из какого места ответа не удостоился.

      А глуповцы с каждым днем становились назойливее и назойливее.

      – Что? получил, бригадир, ответ? – спрашивали они его с неслыханной наглостью.

      – Не получил, братики! – отвечал бригадир.

      Глуповцы смотрели ему «нелепым обычаем» в глаза и покачивали головами.

      – Гунявый ты! вот что! – укоряли они его. – Оттого тебе, гадёнку, и не отписывают! не стоишь!

      Одним словом, вопросы глуповцев делались из рук вон щекотливыми. Наступила такая минута, когда начинает говорить брюхо, против которого всякие резоны и ухищрения оказываются бессильными.

      – Да, убеждениями с этим народом ничего не поделаешь! – рассуждал бригадир. – Тут не убеждения требуются, а одно из двух: либо хлеб, либо… команда!

      Как и все добрые начальники, бригадир допускал эту последнюю идею лишь с прискорбием; но мало-помалу он до того вник в нее, что не только смешал команду с хлебом, но даже начал желать первой пуще последнего.

      Встанет бригадир утром раненько, сядет к окошку и все прислушивается, не раздастся ли откуда: туру-туру?

      Рассыпьтесь, молодцы!

      За камни, за кусты!

      По два в ряд!

      – Нет! не слыхать!

      – Словно и Бог-то наш край позабыл! – молвит бригадир.

      А глуповцы между тем всё жили, всё жили. Молодые все до одного разбежались. «Бежали-бежали, – говорит летописец, – многие, ни до чего не добежав, венец приняли; многих изловили и заключили в узы; сии почитали себя благополучными». Дома остались только старики да малые дети, у которых не было ног, чтоб бежать. На первых порах оставшимся полегчало, потому что доля бежавших несколько увеличила долю остальных. Таким образом прожили еще с неделю, но потом опять стали помирать. Женщины выли, церкви переполнились гробами, трупы же людей худородных валялись по улицам неприбранные. Трудно было дышать в зараженном воздухе; стали опасаться, чтоб к голоду не присоединилась еще чума, и для предотвращения зла сейчас же составили комиссию, написали проект об устройстве временной больницы