Два старых муравья. Александр Каневский

махнул рукой.

      – Повесили в самом тёмном углу, к ней никто не подходит. Так и провесит незамеченной.

      – Неужели нельзя договориться, чтоб её повесили где-нибудь на виду?

      – За это надо дать на лапу организаторам выставки, а у меня нет таких денег.

      – Очень важно подняться на первую ступеньку, чтоб тебя заметили. Особенно в искусстве. У многих полжизни уходит на это. Я подумаю, как тебя подсадить на эту ступеньку.

      Трусцой возвращается Арский. Спортивная куртка пропотела насквозь, на лице капли пота.

      – Надеюсь, согрелся? – поиздевался Саныч.

      – Есть важная новость. Хотел прийти к тебе вечером, с бутылкой, но не терпится… Поймал свою золотую рыбку?

      – Все золотые рыбки уже выловлены и зажарены – поэтому и чудеса кончились.

      – Неправда! – победно воскликнул Аркадий Сергеевич. – Чудеса продолжаются: меня вызвали в институт и извинились. Я снова на службе – продолжаю набирать курс. И телефон опять звонит без перерыва.

      – Поздравляю!.. Значит, у тебя начинается новая жизнь? – Саныч искренне пожал ему руку. – А у меня кончается старая: вчера мы оформили документы.

      – Так быстро? Мне говорили, что сейчас напрямую обменяться нельзя, надо как-то химичить и это длится месяцами.

      – Как видишь, можно и побыстрей. Только дороже стоит.

      – Взятки давал?

      – Конечно. А в твоей Москве сегодня можно что-то сделать без взяток? На всё свой тариф… Там есть специальный человек, который нас встретил и откровенно сообщил величину взятки за ускоренное оформление каждой процедуры: за обмен, за куплю, за продажу… Мы платили по максимуму, поэтому времени потратили минимум.

      – И тебе не стыдно?

      – Стыдно. Но ещё стыднее было бы месяц ходить по инстанциям, и добывать кучу ненужных бумаг. А так я себе сэкономил целую неделю на прощание с Москвой.

      – Всего неделю?

      – А чего тянуть!

      Помрачневший Арский толчком отодвинул патефон и уселся на парапет, рядом с Санычем. От толчка, патефон встрепенулся и продолжил песню:

      Но люблю его такого,

      И не надо мне другого…

      Арский хлопнул его ладонью и прервал песню.

      – Да выбрось ты эту рухлядь!

      – Повторяю: патефон не рухлядь, а мой старый боевой товарищ. Ты тоже рухлядь, так что, и тебя выбросить?

      Обиженный Арский спрыгнул с парапета, чтобы уйти.

      – Ладно, продолжай! К счастью, мне уже недолго терпеть!

      Саныч остановил его.

      – Прости, думаешь, мне легко – нервы натянуты… – Аркадий Сергеевич снова уселся на парапете. – Дети знают о твоём возвращении в институт?

      – Нет. Но их это и не очень интересует.

      – Ты у них бываешь?

      – Редко. Не могу отделаться от чувства, что я им нужен только для интерьера: они коллекционируют старину, и моя седина очень подходит к их канделябрам… И потом зять раздражает: всё время учит надгробные речи – он главный организатор похорон, любит своих сотрудников в гробу. Особенно обожает хоронить известных деятелей науки, искусства… Он так самоутверждается!

      На скамейке, где сидят две бабушки-пенсионерки, идёт беседа на