Тело призрака. Владимир Дмитриевич Сверкунов

стола остатки вчерашней скудной трапезы, сдул крошки со стула и предложил гостю сесть. Сам он обосновался на кровати, набросив на нее затертый гобелен, который когда-то собственноручно выткал.

      К коньяку Яков Захарович достал бутерброды с лососиной и красной икрой, нарезанный на ломтики сыр и банку маслин. Только после третьей рюмки Каськов почувствовал интерес к теме, высказанной гостем.

      – Так вы говорите – выставка? Какая? Где? Кто еще будет участвовать? – быстро выпалил он, успев заготовить набор вопросов.

      – Это очень престижное мероприятие, – любезничал искусствовед. – Собираем весь цвет отечественной живописи, да и сама идея весьма интересна: «Будущее России». Планируем ее проведение, естественно, в Манеже. Мы думаем представить три ваших работы. После выставки состоится аукцион, на который вы можете их предложить. Уже есть интерес покупателей, в том числе и зарубежных.

      Каськов стал лихорадочно соображать, какие полотна у него остались, и подойдут ли они?

      – Вы хотите какие-то конкретные картины? – спросил он, выпивая очередную порцию коньяка и с грустью глядя, как янтарная жидкость неумолимо убывает.

      – По крайней мере, одну мы держали на примете, – сказал Яков Захарович, доставая из портфеля следующую, точно такую же бутылку. – Я имею в виду вашу работу под названием «Голгофа-триптих». Кстати, говорят, у нее какая-то особая история.

      Виктор с облегчением вздохнул. Эту картину он не продал, как, впрочем, и те, где ему позировала жена, которую он при всей отвязанности нынешней жизни предать таким способом не мог.

      – Да, она уникальна, – гордо произнес он. – Видите ли, я написал ее на старом холсте, где был портрет Ленина. И бывают такие моменты, когда он проступает сквозь мои краски.

      – Это очень интересно, – заметил гость. – На нее можно посмотреть?

      – Да хоть сейчас, – предложил Каськов и добавил: – Вы пока наливайте, а я принесу картину.

      Через минуту он поставил ее на мольберт, который пустовал уже долгие месяцы. На холсте изображались три креста. На центральном был распят Иисус Христос, а на боковых – не преступники, как описано в Евангелии, а седой старик и молодой человек с нежным лицом и опущенными потрепанными крыльями сероватого цвета.

      Яков Захарович долго стоял перед полотном, внимательно вглядываясь в него.

      – Казнив Христа, они одновременно распяли Бога-отца и Бога-духа? – спросил он.

      – Да, все они испытывали нечеловеческие мучения, – отрешенно проговорил Виктор.

      – Кажется, вы написали картину сразу после выписки из больницы? Это имеет какое-то отношение к автокатастрофе и вашей клинической смерти? – продолжил расспрос искусствовед.

      – Вы хорошо осведомлены о моем творчестве, – вдруг резко выкрикнул художник. – Да, я был там и видел то, о чем никому никогда не скажу!

      – Не волнуйтесь, – мягко успокоил его гость. – У каждого из нас в жизни своя судьба и своя миссия. Давайте лучше еще выпьем: за вас, ваше творчество и эту гениальную картину, которую мир еще очень высоко