Большевизм. Шахматная партия с Историей. Анатолий Божич

[62].

      Белинский предшественник не большевистской морали, но большевистского мирочувствования. «Социальность, социальность, – или смерть! Вот девиз мой. Что мне в том, что гений на земле живет в небе, когда толпа валяется в грязи? Что мне в том, что я понимаю идею, что мне открыт мир идеи в искусстве, в религии, в истории, когда я не могу этим делиться со всеми, кто должен быть моими братьями по человечеству, моими ближними во Христе, но кто – мне чужие и враги по своему невежеству? Что мне в том, что для избранных есть блаженство, когда большая часть и не подозревает его возможности? Прочь же от меня блаженство, если оно достояние мне одному из тысяч!»[63]

      Неприятие антагонистического общества есть первый шаг к принятию Революции как инструменту переделки реальности, а, следовательно, и принятию насилия. Второй шаг – признание рационального начала в Истории («Сущность истории составляет только одно разумно необходимое, которое связано с прошедшим, и в настоящем заключает свое будущее»)[64]. Следовательно, по Белинскому, революция есть следствие действия рациональных сил в Истории, и потому по сути своей она не может быть иррациональной. (Здесь явное противоречие с точкой зрения Н.А. Бердяева и «веховцев».)

      Мысли Белинского оказались близки А.И. Герцену, соединившему в себе барское восприятие социализма с рационализмом разночинцев. В числе основных вопросов русской революции он называет следующие: сохранить общину и освободить личность, распространить сельское самоуправление (общинное) на города, на государство в целом, поддерживая при этом национальное единство, развить частные права и сохранить неделимость земли. Программа более чем противоречивая, скажем мы.

      «Государство и личность, власть и свобода, коммунизм и эгоизм (в широком смысле слова) – вот Геркулесовы столбы великой борьбы, великой революционной эпопеи. Европа предлагает решение ущербное и отвлеченное. Россия – другое решение, ущербное и дикое. Революция даст синтез этих решений. Социальные формулы остаются смутными, покуда жизнь их не осуществит»[65].

      Представляют интерес две основные идеи позднего Герцена, для которого социализм стал знаменем борьбы с мещанством Европы. Во-первых, История не имеет либретто. Смысл Истории в ней самой, и каждая новая эпоха имеет свой смысл. С телеологизмом Гегеля этот тезис ничего общего не имеет. Во-вторых, социализм и европейская буржуазность имеют много общего. Возможна и социалистическая буржуазность. А посему только крестьянская община, только ее пресловутый «артельный» дух спасут Россию от западной буржуазности (т. е. мещанства). Рабочие для Герцена – плоть от плоти западного мира, мира буржуазного. «Глухое брожение, волнующее народы, происходит от голода. Будь пролетарий побогаче, он и не подумал бы о коммунизме. Мещане сыты, их собственность защищена, они и оставили свои попечения о свободе, о независимости; напротив, они хотят сильной власти, они улыбаются, когда им с негодованием говорят, что такой-то

63

Утопический социализм: Хрестоматия. М., 1982. С. 349.

64

См.: Утопический социализм: Хрестоматия. М., 1982. С. 351.

65

Там же, с. 405.