Последние Советы. Прощай, ХХ век! (сборник). Александр Образцов

Интересно, Тереза, как тебя называет твой папа – Тери или Реза?

      Тереза. Мой папа, к счастью, меня никак не называет.

      Гончаров. Теперь мне надо с удивлением и участием спросить – почему?

      Тереза. Мой отец – бич. А чтобы вам было понятнее, поясню, что не бич божий, а просто – бич. Бичи – это те же цыгане. Они ездят по Сибири без имущества, без прописки и пьют. Они уже не помнят ничего и им хорошо.

      Толоконников. Хорошо?

      Тереза. Хорошо. Мне кажется – хорошо. Ведь они абсолютно свободны. Отец всегда был под каблуком у мамы, и мне было лет четырнадцать, когда он взбунтовался. Он уехал без пальто, в нейлоновой курточке, зимой. И из Красноярска написал совершенно жуткое письмо. Я его прочла. Мне казалось, что я имела на это право. Он назвал маму смертестроительницей. А она детский врач. И еще он написал: «Я сбичуюсь вконец, но не вернусь к тебе, Анна». Стоит ли удивляться после такой фразы, что меня назвали Терезой?

      Женя. Я пойду помогу маме, нам немного осталось.

      Уходит.

      Толоконников. Ну что, молодежь? Торжества задерживаются, может, по маленькой? А? Тереза? Борис?

      Достает бутылку коньяка, рюмки.

      Гончаров. Я не буду.

      Толоконников. Ну вот, начинается. А вы, Георгий?

      Рюмкин. Пожалуй.

      Толоконников (наливает, смотрит рюмку на свет). Где я ее только не пил. И знаете, что самое приятное в этом деле?.. Это выпить, когда пить категорически запрещено. А? Мстислав? Хлопнешь?

      Мстислав Романович. Я бы выпил. Сухого.

      Толоконников. Это я мигом оборудую.

      Идет на кухню, возвращается.

      Толоконников. Ну как не порадеть родному человечку.

      Мстислав Романович. Спасибо.

      Толоконников режет яблоко на четыре части, кивает, подняв рюмку. Все пьют.

      Толоконников. Вар-рварство. Не можем мы пить. А почему? Нет культуры поведения за столом. В армии кто последний, тот посуду убирает. В столовых ножей нет, мяса жуй, как хочешь. В кафе к вину стаканы подают. Порядки… И все-таки, скажу я вам честно, нравится мне это. Нравится и всё. Как представлю только канитель с ножиками, рюмочками, соусниками, салфетками, с палочками – жуть! Нация мы скороспелая и на промежуточных ступенях долго не задерживаемся. Да, ошибаемся. Да, ломимся иногда в открытую дверь. Но это болезнь роста. Это пройдет. Пройдет, Мстислав?

      Мстислав Романович. Я не знаю.

      Толоконников. А я знаю. Пройдет. Ну, что это вы приуныли? Борис? Ну?

      Гончаров. Мне, видимо, надо сказать – ничего я не приуныл. Я задумался.

      Толоконников. Вы, Георгий, в каких войсках, если не секрет?

      Рюмкин. Я танкист.

      Толоконников. О-о! Так я ж тоже танкист! Интересно. Всегда смотрю передачу по утрам об армии. Ох и сила же, а? А красота! Как на параде. Но смотрите. В тридцать девятом, помню, и полеты на бреющем, и танки сомкнутым строем… Что?

      Рюмкин. Как бы вам сказать… Не ушли еще люди, которые всё это помнят, а значит – смотрят, приглядывают.

      Толоконников. А уйдут?

      Рюмкин.