Аркадий и Борис Стругацкие: двойная звезда. Борис Лазаревич Вишневский

(не потому, что так уж убеждены в справедливости исторического материализма, а скорее потому, что ничего другого, как правило, не знаем). Ведь никаких фундаментальных («антагонистических») противоречий в вашем хрустальном сверкающем мире не осталось. так не превращается ли он таким образом в застойное болото, в тупик, в конец человеческой истории, в разновидность этакой социальной эвтаназии?

      Это был вопрос посерьезнее. Напрашивался ответ: непрерывная потребность в знании, непрерывный и бесконечный процесс исследования бесконечной Вселенной – вот движущая сила прогресса в мире Полудня. Но это был в лучшем случае ответ на вопрос: чем они там все будут заниматься, в этом мире. Изменение же и совершенствование социальной структуры мира из процедуры бесконечного познания никак не следовало.

      Мы, помнится, попытались было выдвинуть теорию «борьбы хорошего с лучшим», как движущего рычага социального прогресса, но вызвали этим только взрыв насмешек и ядовитых замечаний – даже Би-Би-Си, сквозь заглушки, проехалась по этой нашей теории, и вполне справедливо.

      Между прочим, мы так и не нашли ответа на этот вопрос. Гораздо позднее мы ввели понятие Вертикального прогресса. Но, во-первых, само это понятие осталось у нас достаточно неопределенным, а во-вторых, случилось это двадцатью годами позже. А тогда эту зияющую идеологическую дыру нам нечем было залатать, и это раздражало нас, но в то же время и побуждало к новым поискам и дискуссионным изыскам.

      В конце концов мы пришли к мысли, что строим отнюдь не мир, который Должен Быть, и, уж конечно, не мир, который Обязательно Когда-нибудь Наступит, – мы строим мир, в котором нам хотелось бы жить и работать, – и ничего более. мы совершенно снимали с себя обязанность доказывать возможность и уж тем более – неизбежность такого мира. Но, разумеется, при этом важнейшей нашей задачей оставалось сделать этот мир максимально правдоподобным, без лажи, без логических противоречий, восторженных сусальностей и социального сюсюканья.

      Что верно, то верно: Мир Полудня оказался у авторов настолько правдоподобным, что для миллионов почитателей АБС именно он и был самой убедительной иллюстрацией к тому коммунизму, наступление которого «в основном» ожидалось в 1980 году. И очень хотелось, как Славин с Кондратьевым, отправиться в рейс на каком-нибудь «Таймыре», приступить к легенным ускорениям и внезапно подвернуться сигма-деритринитации, чтобы преодолеть временной барьер и попасть в Мир Полудня. А там уже выбирать себе дело по душе: хочешь – штурмуй вместе с Горбовским на «Тариэле» планету Владислава, хочешь – наслаждайся природой на Леониде около белой звезды ЕН23, хочешь – становись китовым пастухом, хочешь – участвуй в Великом Кодировании и сохраняй навечно гениальный разум академика Окада.

      С упомянутым академиком до сих пор так и связана одна из неразгаданных загадок «Полудня». Помнит ли читатель, как в главе «Свечи перед пультом» умирающему академику Окада океанолог Званцев и Акико-сан