Бог играет в кости. Дмитрий Зимин

тут кажись живой!

      – Где я? – голос не слушается, и кажется, я заговорил по-английски…

      – Точно живой! Давай носилки!

      – Подождите! Что случилось? Кто вы?

      Мне в лицо тычется пятерня в грязной вязаной перчатке с обрезанными пальцами. Ногти с черными каемками и в заусенцах.

      – Сколько пальцев? Как зовут?

      – Куда вы меня тащите?

      – Успокойтесь, у вас шок. Сейчас сделаем укольчик… – подходит девушка. Шмыгает носом, неловко держа шприц варежкой.

      – Да подождите! Я цел! Ни царапины!

      – Могут быть внутренние повреждения. Не сопротивляйтесь, гражданин! Сейчас вас отвезут в больницу…

      Склоняясь надо мной, она старается улыбнуться, но подбородок предательски дрожит, глаза – белые от испуга… Да что случилось-то?

      – Не надо меня никуда везти! Я не хочу! Выпустите меня!

      Я задергался, пытаясь слезть с каталки. Панический ужас мешал вдохнуть… Я же сбежал, у меня же получилось!

      Наконец, выпростав руки, расстегнул пряжки… Мои плечи придавили чьи-то руки:

      – Браток! Не гневи Бога, послушай сестричку. – таким тоном обычно говорят с психами…

      – Да я здоров! Ничего не болит!

      – Вот то-то и оно… Все остальные всмятку, а у него – даже не болит ничего. Считай, в рубашке родился. И с золотой ложкой в жопе.

      Я разом вспотел, в ушах зазвенело.

      – Что… Вы… Говорите?

      – В рубашке…

      – Нет! Что случилось? Как автобус?

      – Никого больше нет, браток. Не выжили. Только ты.

      Живот скрутило. Я оттолкнул мужика, неловко соскользнул с каталки и упал на колени. Жгучая горечь поднялась из желудка, заполнила рот и ноздри, я закашлялся. Что я сделал не так? Почему погибли эти люди? Я даже не знал никого из них! Почему они погибли, а я – нет?!

      Откатившись от дымящейся рвоты, я сел, набрал полную пригоршню колких льдинок и размазал по лицу. Снег окрасился красным. Недоуменно посмотрел на него, набрал чистого, и снова прижал к щекам. Ничего не понимаю…

      Сколько в автобусе было человек? Тридцать? Сорок? Почему они? Я же не «щелкал» почти, жил себе, никого не трогал… Надо сдаться, пока не поздно. Пока люди не начали гибнуть сотнями… Кому я мог помешать? Вынуждают меня бежать, а страдают другие…

      Я с трудом поднялся на ноги. В груди жжет, во рту вкус крови и рвоты.

      – Гражданин! Ложитесь на каталку! У вас внутреннее кровотечение!

      – Ничего страшного. Это зуб. – собственный голос шел издалека, сквозь слой ваты.

      Оглядевшись, я приметил темный проход между домами. Не «щелкать»! Ни в коем случае не «щелкать», пока еще кто-нибудь не пострадал! И так до конца жизни не отмоюсь…

      Сколько раз я задавал себе этот вопрос: стоит моя безопасность чужих жизней? Почему кто-то должен умирать, чтобы жил я, Алекс Мерфи? Кто так решил?

      Ответа у меня нет. Не рискну даже предположить, что начнется, если к моему лбу приставят пистолет… Конец света? Ядерная война?

      А может…