Кофе на троих (сборник). Андрей Виноградов

начальница, она же хозяйка. При этом не теряла надежды, а если по правде, то и нежно ее лелеяла, что однажды ей самой пригодятся всезнающие книженции, и жизнь станет… ну если не веселее, то правильнее. «Для кого правильнее? – спрашивала себя Зоя и отвечала, не задумываясь: – Ну не для тебя же». Смотрела при этом в зеркало, а не наверх.

      И еще одна мелочь… Как и свойственно мелочам, слишком часто бывают они всему головой, но… не хлебом… Опустевшее место на книжной полке, похожее на переживающую не лучшие времена челюсть – Зоя специально поставила визуальный эксперимент, – непременно тревожило бы хозяйку квартиры напоминанием о шикарном мужчине, по стечению обстоятельств бывшем дантистом, так бесславно оставившем Зою после целых шести месяцев красивых и весьма-весьма обнадеживавших ухаживаний.

      Шикарный мужчина – дантист (и это отчасти смягчало Зоину боль), покидал сцену. Покидал в манере шикарно-мужской: сперва он бросил дорогущую шубу к ее ногам и только потом саму Зою, уже в шубе. Это не считая двух пломб, коронки и чистки с отбеливанием.

      В результате многообещающего, но оказавшегося недолговечным романа во рту у Зои сделался форменный Голливуд, а всю ее, вплоть до пяток, теперь согревала натуральная рысь. Неохваченные этой заботой оставались только предпочитаемые Зоей повсюду, кроме рабочего места, высоченные каблуки. Кабы она смогла пусть на время, на секунду-другую перекраситься в прожженную материалистку и откреститься от всяческой интеллигентской мишуры типа романтики, лирики, любовей и прочих соплей про разбитое сердце, то сочла бы состоявшийся натуральный обмен и уместным и выгодным для себя. Но такой откровенный цинизм ей претил.

      Зоя давно отвыкла глубоко и подолгу грустить по поводу недостижимости или утрат небезразличных ее женской сути мужчин, но неудача отношений с дантистом по масштабам душевной травмы оказалась чуть ли не в одном ряду с самым сильным девичьим переживанием – недостаточно развитой для десятиклассницы грудью и ненавистью к запредельно обидному вердикту «доска». Невыносимо было и то, что вынесен был вердикт допущенным к телу (слегка, никаких бурных вольностей) вроде бы воздыхателем после целого вечера нудных, трудно Зоей сносимых и настырных оглаживаний.

      – Ну чего? Продолжение будет?

      – Какое продолжение?

      – А ты чего ждала?

      – Обойдешься. Не лезь, заору, я предупредила…

      – Не очень то и хотелось. Ты… такая доска!

      – Ах ты, сволочь прыщавая! – оттолкнула от себя слюнявого ухажера Зоя, захлебнувшись от горя и ярости.

      – Прыщи у меня сойдут, а ты так и останешься доской. Доска!

      Врезать по криво лыбящейся роже Зоя не отважилась, парень был здоровым и наглым, запросто мог ответить. Ей вообще-то с ним повезло, видимо, ему и в самом деле не очень хотелось.

      Это хамоватое и незадачливое существо с вытершимся из памяти именем наследило-таки в сознании Зои, и она долгое время подкладывала в бюстгальтеры вату. Народное «ноу-хау» обидно