Руки мыл? Родительский опыт великих психологов. Дэвид Коэн

от нее хоть один свой промах», – замечал их сын. Иногда она утешала мужа, но не всеми возможными способами. «Она, по всей вероятности, была фригидна», – заключал Скиннер, основываясь на разговорах с И.Р.В. Сирлом, довольно не сдержанным на язык юристом, который хорошо знал его родителей и разболтал ему их секреты. Мать, «очевидно, не удовлетворяла отца сексуально», писал ее сын. Беррес и его брат спали в соседней комнате, и дверь в родительскую спальню обычно была открыта. Как-то вечером до ушей Скиннера донеслись «шепот и негромкая возня», а затем слова матери: «Может, не будем?» Он не слышал, что ответил отец. Однажды Сирл сказал, что отцу Скиннера «не помешало бы время от времени посещать проституток». Но Скиннер был уверен, что папа никогда этого не делал.

      О своем неудовлетворенном отце Скиннер говорил: «Жизнь, должно быть, изнурила его. Он изо всех сил стремился утолить желание что-то значить, которое внушила ему мать, но и 40 лет спустя он бросался на кровать с плачем и криком: "Я никчемный человек! Я ни на что не гожусь!"» Когда у самого Скиннера появились дети, он вовсю пытался прививать им самоуважение. Его дочь Дебора, сидя в своем саду в Хампстеде, сказала мне, что вспоминает отца с нежностью.

      Безусловно, родители не должны злоупотреблять своей властью над ребенком. Хотя эта мысль и кажется банальностью, она имеет научное подтверждение. В своем исследовании Янг, Ленни и Миннис обнаружили: дети в возрасте от 11 до 15 лет, заявлявшие, что родители проявляли «равнодушие к их чувствам и властность», четыре года спустя были более других подвержены психическим расстройствам. Вот к чему приводит чрезмерный контроль. Если родитель – психолог, этот механизм еще сложнее: ведь психолог, кроме прочего, имеет специальные знания, и его дети в конце концов осознают это.

      Я очень хорошо знаком с проблемой власти над детьми.

      Весьма личное отступление

      Я подхожу к этому вопросу в критический момент моей жизни. Я психолог и отец двоих детей, один из которых недавно умер. Моему сыну Рубену было 38 лет. «Несчастный случай», – заключил коронер. Гибель горячо любимого сына заставила меня сомневаться во всем, а еще привела к необходимости работать и учиться. Кто-то назовет это отрицанием. Я не соглашусь. Я задумал эту книгу до того, как умер Рубен, мы с ним обсуждали ее, потому что он был хорошим писателем и редактором, но теперь книга особенно важна для меня.

      Вскоре после смерти Рубена я случайно встретил Майкла, сына Ганса Айзенка, психолога, который посвятил много работ интеллекту и личности и снискал неоднозначную славу. Майкл проявил сердечное участие. Он сказал мне: если бы один из его сыновей умер, это «вывернуло бы меня наизнанку». Фраза, которую я запомнил.

      Данная книга неизбежно затрагивает этические вопросы. Допустимо ли изучать собственных детей, по малолетству не имеющих выбора? Насколько объективным может быть психолог в этом случае? Не будет ли такой ребенок, когда вырастет, чувствовать, что его использовали? Рубен иногда сетовал, что я не