География времени. Повести и рассказы. Юрий Быков

привело к умерщвлению плоти революционера, которая сразу же после встречи Будного с Глашей пробудилась, и от её острого желания жить сам собою вправился застарелый умственный вывих. Жаркая страсть вспыхнула между большевиком и перетомившейся в девицах горничной. Под влиянием этой страсти оказалось позаброшено дело революции, то есть общественное в который раз позорно проиграло личному. Но так у большевиков быть не должно, и Будный, обратив Глашу в свою веру, вернулся в революцию с новой соратницей. Впрочем, со старой своей соратницей, Елизаветой Штоль, он почему-то не расстался. К невероятному огорчению Глаши, он не оставил её ни после Февральской революции, ни после Октябрьской, ни после гражданской войны, ну а после избрания его членом ЦК партии об этом не могло идти и речи. Глаша, разумеется, пыталась утешиться тем, что в отношениях между собой они безвинны, как брат и сестра. И всё-таки он ночевал не с ней!

      Софья Дмитриевна невзлюбила Будного. Начать хотя бы с того, что при обильном смешении в нём разных кровей и никаком вероисповедании он полагал себя чуждым всякому человеческому роду-племени, а это её пугало.

      Блеснув чёрными, навыкате глазами, он приподнимал в широкой и невесёлой улыбке свои и без того высокие скулы и сквозь тонкие губы произносил, ужасая Софью Дмитриевну: «Я, видите ли, просто живая материя!» Не оттуда ли истоки её неприятия диамата?

      Во-вторых, то, как обошёлся он с Глашей, продолжая жить под одной крышей с другой женщиной, глубоко возмущало её. Глаша давно стала ей родным человеком, и Софья Дмитриевна, как если бы была старшей сестрой, не однажды выговаривала ей, что такой образ жизни Будного порочен. Глаша всякий раз заливалась горючими слезами, сердце Софьи Дмитриевны заходилось от жалости, и с некоторых пор эту тему она больше не затрагивала.

      Ко всему прочему, Софья Дмитриевна знала, что за её нелюбовь Будный платит ей той же монетой. Не один раз он призывал Глашу порвать с классово чуждым элементом, от чего та отказывалась самым решительным образом. Конечно, как правоверный член партии, Глаша признавала враждебность эксплуататорских классов делу социализма, но в своём отношении к ним делала для Софьи Дмитриевны исключение: несомненно, и она считала Софью Дмитриевну родным человеком.

      Глаша старалась по возможности облегчить жизнь бывшей барыни, которую сначала «уплотнили», затем отказались принимать на службу, а потом ещё несколько раз хотели «вычистить» из рядов советских работников. Это её заботами удалось сохранить за Софьей Дмитриевной две комнаты некогда огромной квартиры, ставшей коммунальной (спальню, конечно же, и кабинет Алексея Арнольдовича), устроиться ей на должность корректора в газету Центрального почтамта, избежать увольнения во время кампаний по освобождению советских учреждений от чуждых элементов. Аглая Константиновна действовала всегда осмотрительно: проблемы решали её подчинённые, звонившие кому следует и строго представлявшиеся: «это из горкома партии», так что «на местах» о личности покровителя Софьи Дмитриевны никто знать не мог.

      Глаша